я вижу движения Элихио?
– Да. Я видел, что Мескалито позволил тебе увидеть часть урока, предназначенного Элихио. Иначе ты просто смотрел бы на человека, который сидит или лежит без движения. Ведь на последней митоте ты не заметил, что кто-то из участников делал что-то особенное, правда?
Это было действительно так. Я сказал дону Хуану, что с уверенностью могу констатировать только одно – некоторые отлучались в кусты чаще остальных.
– Ты почти видел весь урок Элихио, – продолжал он. – Подумай об этом. Понимаешь, насколько благосклонен к тебе Мескалито? Я не знаю ни единого человека, с кем бы он так возился. Ни единого. А ты не обращаешь на его великодушие никакого внимания, более того – просто грубо отворачиваешься. Как так можно? За что ты его игнорируешь, демонстрируя ему свой зад?
Я почувствовал, что дон Хуан опять загоняет меня в угол. Мне все время казалось, что я бросил учиться, чтобы спастись. Не зная, что ответить, и пытаясь изменить направление разговора, я пропустил все промежуточные вопросы и задал главный:
– Ты не мог бы подробнее остановиться на своей контролируемой глупости?
– Что именно тебя интересует?
– Расскажи, пожалуйста, что это вообще такое – контролируемая глупость.
Дон Хуан громко рассмеялся и звучно хлопнул себя по ляжке сложенной лодочкой ладонью.
– Вот это и есть контролируемая глупость, – со смехом воскликнул он и хлопнул еще раз.
– Не понял…
– Я рад, что через несколько лет ты наконец созрел и удосужился задать этот вопрос. В то же время, если б ты никогда этого не сделал, мне было бы все равно. Тем не менее я выбрал радость, как будто меня в самом деле волнует, спросишь ты или нет. Словно для меня это важнее всего на свете. Понимаешь? Это и есть контролируемая глупость.
Мы оба расхохотались. Я обнимал его за плечи. Объяснение показалось мне замечательным, хотя я так ничего и не понял.
Как обычно, мы сидели на площадке возле дома. Солнце поднялось уже довольно высоко. На подстилке перед доном Хуаном лежала кучка каких-то семян, из которых он выбирал мусор. Я хотел помочь, но он не позволил, сказав, что эти семена – подарок для его друга, живущего в Центральной Мексике, и что я не обладаю силой, чтобы к ним прикасаться.
– По отношению к кому ты практикуешь контролируемую глупость, дон Хуан? – спросил я после продолжительной паузы.
Он усмехнулся.
– По отношению ко всем.
– Хорошо, тогда давай иначе. Как ты выбираешь, когда следует практиковать контролируемую глупость, а когда нет?
– Я практикую ее все время.
Тогда я спросил, значит ли это, что он никогда не действует искренне и что все его поступки – лишь актерская игра.
– Мои поступки всегда искренни, – ответил дон Хуан. – И все же они – не более чем актерская игра.
– Но тогда все, что ты делаешь, должно быть контролируемой глупостью, – изумился я.
– Так и есть, – подтвердил он.
– Но этого не может быть! – возразил я. – Не могут все твои действия быть контролируемой глупостью.
– А почему бы и нет? – с загадочным видом спросил он.
– Это означало бы, что в действительности тебе ни до чего и ни до кого нет дела. Вот я, например. Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе безразлично, стану я человеком знания или нет, жив я или умер и что вообще со мной происходит?
– Совершенно верно. Меня это абсолютно не интересует. И ты, и Лусио, и любой другой в моей жизни – не более чем объекты для практики контролируемой глупости.
На меня нахлынуло какое-то особое ощущение пустоты. Было ясно, что у дона Хуана действительно нет никаких причин заботиться обо мне. С другой стороны, я почти не сомневался, что его интересую я лично. Иначе он не уделял бы мне столько внимания. А может быть, он сказал так потому, что я действую ему на нервы? В конце концов, у него были на то основания: я же отказался у него учиться.
– Я подозреваю, что мы говорим о разных вещах, – сказал я. – Не следовало брать меня в качестве примера. Я хотел сказать – должно быть в мире хоть что-то, к чему ты небезразличен, что не было бы объектом для контролируемой глупости. Не представляю, как можно жить, когда ничто не имеет значения.
– Это было бы верно, если бы речь шла о тебе, – сказал он. – Происходящее в мире людей имеет значение для тебя. Но ты спрашивал обо мне, о моей контролируемой глупости. Я и ответил, что все мои действия по отношению к самому себе и к остальным людям – не более чем контролируемая глупость, поскольку нет ничего, что имело бы для меня значение.
– Хорошо, но если для тебя больше ничто не имеет значения, то как же ты живешь, дон Хуан? Ведь это не жизнь.
Он засмеялся и какое-то время молчал, как бы прикидывая, стоит ли отвечать. Потом встал и направился за дом. Я поспешил за ним.
– Постой, но ведь я действительно хочу понять! Объясни мне, что ты имеешь в виду.
– Пожалуй, объяснения тут бесполезны. Это невозможно объяснить, – сказал он. – В твоей жизни есть важные вещи, которые имеют для тебя большое значение. Это относится и к большинству твоих действий. У меня – все иначе. Для меня больше нет ничего важного – ни вещей, ни событий, ни людей, ни явлений, ни действий – ничего. Но все-таки я продолжаю жить, потому что обладаю волей. Эта воля закалена всей моей жизнью и в результате стала целостной и совершенной. И теперь для меня не важно, имеет что-то значение или нет. Глупость моей жизни контролируется волей.
Он опустился на корточки и потрогал растения, которые сушились под солнцем на куске мешковины.
Я был совершенно сбит с толку. После длительной паузы я сказал, что некоторые поступки наших ближних все же имеют решающее значение. Например, ядерная война. Трудно представить более яркий пример. Стереть с лица земли жизнь – что может быть страшнее?
– Для тебя это так. Потому что ты думаешь, – сверкнув глазами, сказал дон Хуан. – Ты думаешь о жизни. Но не видишь.
– А если б видел – относился бы иначе? – осведомился я.
– Научившись видеть, человек обнаруживает, что одинок в мире. Больше нет никого и ничего, кроме той глупости, о которой мы говорим, – загадочно произнес дон Хуан.
Он помолчал, глядя на меня и как бы оценивая эффект своих слов.
– Твои действия, равно как и действия твоих ближних, имеют значение лишь постольку, поскольку ты научился думать, что они важны.
Слово «научился» он выделил какой-то странной интонацией. Я не мог не спросить, что он имеет в виду.
Дон Хуан перестал перебирать растения и посмотрел на меня.
– Сначала мы учимся обо всем думать, – сказал он. – А потом приучаем глаза смотреть на