Читать интересную книгу Король на именинах - Сергей Зверев

– А что это ты, Шурик, к спорту решил пристраститься? Оно, конечно, правильно.

– Там винтовка лежит.

Лицо Глазунова стало сразу серьезным:

– Так бы сразу и сказал. А то я уж было подумал…

– Так вот не думай. Куда ехать, говори.

– Вначале прямо, на светофоре направо. Поезжай, я тебе буду говорить.

Минут через сорок они уже были у железной дороги. Шли рядом с насыпью, высокой, в несколько метров.

– Чего мы сюда приперлись? – тяжело дыша, спросил Шурик.

– Потому что здесь поезда ездят, и, когда стрелять будем, никто твоего выстрела не услышит. Или ты думаешь, у меня с головой проблемы? Так вот нет, хочу тебя заверить. И сам себе я не враг.

Они зашли в кусты. В руках Глазунова появился перочинный нож. Он разрезал скотч, которым была заклеена коробка по периметру, поднял крышку. Развернул ткань и, весело мурлыкая, принялся собирать винтовку. Делал он все это привычно, движения его были настолько заученными, что Шурик подумал – Глазунов с закрытыми глазами сможет собрать оружие и выстрелить.

Глазунов словно прочел мысли диспетчера и пробурчал:

– С закрытыми глазами снайпер не стреляет. Он не фокусник и не в цирке выступает. Снайпер не на публику работает, снайпер убивает. И все это байки, слышишь, Шурик, что снайпер стреляет по одной мишени два раза. Один раз, но наверняка.

Шурик хотел возразить и сказать, что в президента Соединенных Штатов, в Кеннеди, стреляли дважды, но решил, что спорить не стоит.

Снайпер и диспетчер сели на траву. Винтовка была заряжена, оптика проверена. Ждали поезда. Они услышали шум, вначале Глазунов.

Снайпер повернул голову.

– Через минуту появится. Видишь четвертый столб? До того столба отсюда двести десять метров. Видишь на столбе табличку?

– Нет, не вижу.

– Коричневая табличка, чуть больше ладони. На, глянь, – Павел подал Шурику винтовку.

Тот от него отшатнулся, вытянул вперед руки с растопыренными пальцами:

– Нет, нет, убери. Я в очках, у меня диоптрии, четыре с половиной, куда мне еще смотреть?

Шум поезда постепенно приближался. Вскоре появился локомотив, за ним потянулись вагоны. Товарняк шел медленно, он был тяжелый, груженый. До насыпи было метров тридцать.

Павел лег на землю, винтовку положил на камень. Прицелился, задержал дыхание и трижды выстрелил через равный интервал, ровно через две с половиной секунды, в такт грохоту товарняка. Шурик был близко и поэтому услышал выстрелы, приглушенные глушителем.

Павел разрядил винтовку и сказал, глядя в глаза Шурику:

– Сиди здесь, я пойду гляну.

И быстро, пружинистой походкой зашагал в направлении движения состава. Он дошел до столба, провел ладонью по табличке: три пулевых отверстия располагались в сантиметре друг от друга, составляя почти правильный равнобедренный треугольник.

– Ничего, – ухмыльнулся Павел.

Он развернулся на месте и бегом побежал к камню, на котором сидел вспотевший и испуганный Шурик, по-бабьи поджав под себя ноги.

– Хороший инструмент, претензий нет.

Так же быстро и бережно, как и собрал, Глазунов разобрал оружие и сложил в коробку.

– Шурик, а теперь давай домой.

– Ты где его хранить будешь? – спросил диспетчер.

– Как это где – соберу, на стенку повешу рядом со штык-ножом.

– А-а, правильно, – сказал Шурик. – Может, лучше над дверью прибить, чтобы все знали, что здесь живет снайпер.

– Надо будет, прибью.

– С транспортом у тебя все в порядке. Выкупил со стоянки свой мотороллер.

– Он надежный, бегает, как заяц, проверил уже, не подведет.

Оружие было опробовано. Павел Глазунов присел на теплый камень серого цвета, провел по нему ладонью, вытащил из правого кармана пачку сигарет, неторопливо закурил. Шурик же ерзал, нервничал, ему было не по себе и хотелось как можно скорее уехать с этого места. Болела голова. Шурик почувствовал недомогание.

Поезда проносились с интервалом в пять минут. Громыхали, грохотали и исчезали. Минуты тишины были краткими.

– Тебе что, хреново? – спросил снайпер диспетчера.

– Да. Давление, наверное, подскочило, что ли.

– Погода будет меняться, – глядя на облака, ползущие из-за горизонта, небрежно бросил, затянувшись сигаретой, Глазунов. – К грозе дело.

– Вот я и смотрю, плохо мне.

– Пилюлю съешь.

– Не поможет.

– Чего это ты нервничаешь, дергаешься весь, словно боишься?

– Не люблю, когда оружие рядом, – вдруг признался Шурик, и его лицо, обычно хитрое, стало по-детски наивным. Он снял очки в дурацкой оправе и принялся старательно протирать стекла.

Павел Глазунов смотрел на Шурика с сожалением, но без жалости.

– Один живешь, что ли?

– С чего это ты взял?

– Да так, – сказал Глазунов. – Была бы жена или хотя бы постоянная баба, ты в такой рубашке не ходил бы.

– Чем тебе моя рубашка не нравится?

– Пуговицы одной не хватает, вторая висит, вот-вот оторвется. Да и ворот застиран. Опустился ты.

– А ты, можно подумать, во фраке ходишь с белой манишкой!

Глазунов на это замечание Шурика внимания не обратил, пропустил мимо ушей.

– Вот скажи мне, – он повернулся и уставился в немного выпуклые, как у всех слабо видящих, глаза Шурика, – у тебя же есть бабки, на хрена тебе продолжать работать? Уехал бы в деревню, домик купил, женщину какую-нибудь заботливую нашел бы. Она бы коровку доила, молочком тебя поила. Водичка родниковая, грибочки, ягодки…

– Ненавижу грибы собирать.

– Так ты сам и не собирал бы, а женщина твоя. Тебя с ложечки кормила бы, всю жизнь до гроба была бы тебе благодарна. Знаешь, сколько сейчас в деревнях баб одиноких? Мужики спились, умерли, на кладбищах лежат, а они живут, мужской ласки требуют. От тебя многого не требовалось бы.

– Я человек городской, я, можно сказать, родился и вырос на асфальте.

– Ха-ха, на асфальте он вырос! Ты хоть представляешь, Шурик, чем ты занимаешься?

Шурику разговор не нравился категорически. Даже в мыслях он запрещал себе думать о том, чем занимается. Он хотел свернуть разговор, но Павел был настойчив.

– Ты не рыпайся, сиди. Поговори со мной, послушай меня. Мне же и потрындеть не с кем, а тут ты, умный такой, рядом оказался. Вот скажи, не осточертело тебе всей этой… – Глазунов длинно выругался, – заниматься?

– Ну а что я, – принялся оправдываться Шурик, – я ведь инвалид.

– Какой ты к черту инвалид! Липовый ты, Шурик, инвалид. К тебе даже уважения настоящего никто не чувствует, тебя небось и школьники, и пенсионеры Шуриком обзывают? А у тебя отчество есть, фамилия, ты бы мог человеком важным быть, для общества нужным, полезным.

– Я и так нужен. Много ты знаешь, Глазунов!

– Может, и немного, но глаза у меня есть, и я ими вижу. Вот мой тебе совет, Шурик: собрал бы ты манатки, продал бы свое барахло, все эти телефоны, магнитофоны, всю эту хрень и рванул куда-нибудь в Тверскую область поближе к природе, к лесу, к воде. Жил бы себе припеваючи, пенсию бы, в конце концов, получал…

– Что ты меня все агитируешь? – заерепенился диспетчер.

Он был килограммов на тридцать тяжелее снайпера. Шурик даже вспотел, на спине его рубахи выступило потное пятно, пот покатился по лицу, ладони стали такими мокрыми, что оставляли следы на брюках.

– Вот видишь, нервы у тебя ни к черту. Дрожишь весь, волнуешься, нервничаешь. А на природе ты стал бы спокойным, умиротворенным, как ангел. А ты дергаешься, ментов боишься, что загребут тебя, бандитов, которые убить тебя могут, потому как знаешь до чертовой матери про их делишки.

– Ты не бойся за меня, ты за себя беспокойся. Тебя ведь тоже грохнуть могут, ты же знаешь прекрасно, снайперы долго не живут.

– Ты хотел сказать киллеры, да почему-то слово произнести побоялся, будто это ругательство? Да, я киллер, вот, посмотри на меня. Сижу перед тобой, и руки не дрожат, и пульс у меня нормальный, и давление не скачет. И на курок нажму спокойненько, промашки не будет.

– Слушай, Глазунов, завязывай, есть вещи, о которых вслух лучше не говорить, поехали. Давай отсюда уедем.

– Да сиди ты, воздухом дыши. Может, последние деньки…

– Что последние деньки? – насторожился диспетчер.

– Погода неплохая последние деньки стоит. А потом гроза, дожди… А ты что подумал?

– Ничего другого, – сказал Шурик и принялся закручивать ниточку на пуговице, но та оторвалась.

– Вот видишь! – с укором многозначительно сказал Глазунов. – Пуговку даже пришить некому. А вдруг как сердце схватит? Даже «Скорую» вызвать будет некому, воды никто не подаст. Корвалола с валидолом не накапает в стакан.

– Что это на тебя нашло? Пить бросил, так морали читать взялся?

– Я, ты же знаешь, как бросил, так и начать могу. Водка за мной не ходит, я за ней хожу. Хочу, пью, хочу, нет. В нашем деле без нее тяжело, надо же как-то стресс снимать. Напряжение у снайпера ого какое! Это только вы думаете, бабок дал, и снайпер на курок жмет. А я же в человека стреляю. Вот сидит человек, чаек пьет, например, на веранде. Заварочка хорошая, ароматная, сухарики в чаек макает, думает о чем-то хорошем, может, о детях, о внуках или о работе. А я вылез из кустов, прицелился, вижу даже, как губы у него шевелятся, пломбы в зубах рассмотреть могу. И не думает тот человек, что жизнь его в моих руках. Не знает он еще, что приговорен к смерти, дышит ровно, улыбается, иногда даже хохочет так, что слезы из глаз брызжут. Представляешь, Шурик, я его вижу так хорошо, что иногда кажется, протяни руку – и до щеки его дотронусь, гладко выбритой, надушенной. Ты представляешь, каково мне? Как мне все это осточертело! – Глазунов говорил спокойно, но в этом спокойствии слышалось что-то угрожающее, для Шурика непонятное, даже непостижимое. – Потому и пью.