Фёдор фыркнул.
- Да уж не мало. Не помню точно, сколько. Да и какая разница? Главное, что я могу бегать, лазать по деревьям, плескаться летом в Волге, грызть яблоки, сколько влезет... а ещё я умный, как воробей. Я тебе не говорил, что я великий изобретатель? Например, я изобрёл фонарик, с которым можно исследовать подземелья! Стоит прошептать ему нужное слово, как он повернётся в сторону, откуда ты пришёл, и будет всё время светить туда. Заблудиться теперь невозможно!
- А почему все плачут, когда новый... дылда появляется на свет?
- Потому что для дылд этот мир тяжёл. Они вечно о чём-то беспокоятся, ходят кругами, шепчутся между собой, ругаются без причины и строят озабоченные лица. Одним словом, дикари. А теперь ты. Информация за информацию! Откуда взялся, почему говоришь, что вырос здесь? И вообще, что значит это "вырос?" Я вот могу сказать, что за последние два года я уменьшился на четыре сантиметра! Смотри-ка, у тебя кровь идёт.
- Идёт, - согласился Данил, чувствуя себя необычно возбуждённым, почти счастливым. - Один доктор говорил, что внутри меня бушует настоящая река крови, и она иногда выплёскивается наружу. Через нос, который с этой стороны выглядит как нос, а с той - две маленькие дырочки в небе, вроде как звёзды.
- А рот? - с интересом спросил Фёдор. - Рот - что-то вроде подводной пещеры, да? Глаза, наверное, как две луны.
- У этого мальчишки хорошая фантазия, - заметил я, прерывая рассказ. - На сколько, говоришь, он выглядел?
Невестка принесла нам по кружке горячего шоколада. На пешеходном переходе за воротами кого-то чуть не задавили и заодно облили грязью. Отборная ругань казалась экстатическими церковными напевами, которые возносились к небу в мольбах перекрыть над грешными людскими головами кран. Дождь припустил сильнее. Пахло мокрым деревом, из большой жестяной бочки, стоящей на заднем дворе, несло болотцем. Всё было как обычно - меланхолия разлита в воздухе, как молоко на столе. Впрочем, содержимое кружки и рассказ паренька помогали смириться с действительностью и пережить этот дождь. Я уже закончил с инструментами и сгорал от нетерпения вернуться к своим машинам. Пробудить их ото сна, услышать в густеющем от темноты воздухе рёв их моторов.
Данил посмотрел поверх очков, как строгий учитель на ребёнка, который ляпнул какую-то несусветную глупость.
- Вы ничего не поняли, - сказал он. - Не важно, семь ему было лет или семьдесят. Федя схватывал всё на лету. Он не знал про другие странные миры, но сразу понял, что в каждом из них свои правила. Когда-то он изобрёл гнутую подзорную трубу, через которую можно увидеть, что делают люди на другой стороне земного шара, но - представляете? - ни разу ею не воспользовался, так как был уверен, что всё равно никогда бы не понял, чем заняты там люди.
Сбитый с толку этой ремаркой, я замолчал. Мальчишка, рассеянно изучая въевшиеся в ступени масляные пятна, удачно сымитировал быструю, взрывную речь Фёдора:
"Значит, когда полнолунье, и везде приливы, твоя кровь заполняет внутри тебя все эти пещеры и выливается изо рта?"
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Данил тщательно вытер рукавом нос и только потом потрогал уголки губ. Они были липкими от крови. Язык онемел и ничего не чувствовал; тем не менее, это совсем не мешало болтать. Федька встал и подал ему одну из своих маек из шкафа.
- Бери, вытирайся, - сказал он. - У меня таких много.
- Никто не будет ругаться? - опасливо спросил Данил, и его новый друг прыснул.
- С тобой обхохочешься! - воскликнул он, падая в кресло. - Давай же, рассказывай! Я горю от нетерпения.
Данил уже раздумывал, как бы поэффектнее начать рассказ о своём путешествии, когда что-то случилось.
А точнее, случился Тимоха. Он влетел в окно, словно камень, брошенный хулиганом (чуть позже Данил решил, что чертёнок намеренно всё это время не показывался на глаза, тая намерение вернуться на родину, в свою коморку между правым желудочком и печенью, но понимая, что мальчик его не отпустит). Форточка была приоткрыта самую малость, но этой малости хватило чёртику, чтобы попасть в помещение. На подоконнике и стекле остались глубокие борозды от его когтей. Прежде чем Данил успел воскликнуть: "Друг, где же ты пропадал!", чертёнок уже был за его спиной, а потом запрыгнул на плечи. Он перемещался по комнате со скоростью солнечного зайчика.
Резкая боль в шее заставила мальчика вскрикнуть. Это было словно укус от большого миролюбивого жука, который живёт у тебя в спичечном коробке, неуклюжего и усатого. Укус, которого ты не ожидаешь. Данил чувствовал, как под языком появляется горечь, а глаза наполняются крупными, как градины, слезами.
- Зачем он это сделал? - снова перебил я. Я осознавал, что не слишком-то вежлив, более того, раньше я позволял себе перебить рассказчика только в двух случаях - если рассказ мне не нравился или если я хотел предложить ему чашку чаю и печенье. Сейчас же мне было интересно. Наверное, так же интересно, как вольный пересказ Брэдбери или Стругацких.
Хотя нет, вряд ли очкастому пареньку удастся на равных состязаться с классиками... по крайней мере, пока он не подрастёт. Но всё же.
- Учуяв кровь, он, наверное, перепугался, что я вот прямо сейчас умру, и решил вернуться самым простым способом - через позвоночную артерию, - пояснил Данил.
Меня передёрнуло. Штаны расцвели пятнами какао.
- И у него получилось?.. Рассказывай дальше, я больше не буду перебивать.
- Федька, - сказал Данил. - Он мне помог. Мой первый настоящий человеческий друг.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Федя (которого в ту же секунду, как ноги Тима оторвались от подоконника, уже не было в кресле) пулей выскочил за дверь, раздобыл где-то швабру и смахнул с Даниловой спины чертёнка, точно опасного паука. Тот шлёпнулся на спину, но тотчас вновь оказался на ногах и в один гигантский для его небольшого роста скачок оказался на люстре. Данил не сразу признал в этом клокочущем сгустке ярости своего недавнего друга. С когтей его капала кровь - кажется, одним из них он расцарапал кожу на шее. Лицо больше походило на обезьянье, чем на карикатурно-человеческое, голова болезненно раздулась. Кожистые перепонки между руками и туловищем натянулись, хвост кромсал воздух, словно жало скорпиона. Он верещал и стенал, и не было ни одного знакомого для Данила слова.