— Надеюсь, ты сможешь что-нибудь придумать, иначе я прямо тут начну орать, как женщина при родах и перебужу половину мертвяков своим шикарным голосом, — Изрек он с трудом.
— Подожди, немного. Я сейчас вернусь, — Милада поднялась на ноги. Пытаясь сообразить, в какой стороне находиться площадь, на которой они оставили лошадей, — главное, постарайся не потерять сознание.
Огонь жадно тянул жаркие пальцы к телу, сжигал ресницы и брови, кожа под их прикосновениями плавилась, превращаясь в черные лохмотья, съеживаясь, обнажала обуглившиеся мышцы и кости. Боль заставляла метаться раненным зверем в поисках выхода, которым была разве что смерть… Блаженное забытье, вечный сон, покой, от ожидания которого раньше бежал мороз по коже, а теперь — это далекая и самая желанная цель…
Тело изогнулось в неестественной судороге. Ощущение от ломающегося позвоночника оказалось малой каплей в бушующем океане боли… Слух улавливает пронзительный леденящий душу крик. И немногим позже приходит осознание, что это твой собственный…
Картинка сменилась.
Сумерки. Желтеющий лес с багряными отсветами роняет листву. Теплый был денек. Один из таких, которые заставляют поверить, что осень — золотая пора. Тело пробирает озноб, несмотря на то, что вечер теплый, а едва касающийся верхушек ветерок, ласков и нежен. Внутри тяжелым молотом о наковальню бьется сердце. Чье? Странный вопрос. Твое, конечно.
Страх… Панический ужас, бьющийся внутри, как ребенок в утробе матери, растет с каждой секундой, разрушая идиллическую картину. И осознание того, что ты здесь не один. Что-то — первобытная тьма, чистая ненависть, не разбавленная людскими эмоциями, злость — мчалось через лес, не заботясь о маскировке.
Зачем прятаться? Пусть прячутся те, кто недостоин населять эти земли, те, которые будут визжать, как недорезанные свиньи, стоит существу подойти немного ближе. Самодовольство — единственное чувство подвластное этим существам по отношению к себе. Остальное — механическая работа, то, из чего они состоят, то, для чего они созданы…
Действительно, зачем прятаться? Люди не заметят их, а если и найдется слишком наблюдательный, успевший распознать неладное по почерневшей от лап тварей земле, то все равно будет поздно, слишком поздно. Им никто не поможет, и никто не спасет.
Едва сдерживая дыхание, чтоб остаться незаметной тенью, падаешь на колени, сжимая тяжелую голову руками. В нутрии буря — чужие мысли, твои — все перемешалось… Легкие стягивает тугой обруч и дышать практически невозможно. Где ты, что ты, кто ты?
Одна последняя попытка сделать вдох… И Леся проснулась. Тяжело дыша, с безумным взглядом, озираясь вокруг. Что это было? Сон. Это был всего лишь сон. За окном начинался рассвет. Комната, объятая полумраком, была освещена слабым розоватым светом. Лучом падающим из окна.
Девушка села на подушках.
— Тень, ты?
— Можно сказать и так, — ответили ей из полумрака. Владимир ступил к окну.
— Я скоро седой стану с такими шуточками. Самойлов, что ты тут делаешь?
— Караулю твой сон.
— А самому что никак не спится? — поинтересовалась она, убирая мокрые волосы со лба тыльной стороной ладони.
— Никак, — пожал плечами Владимир, — от Игоря нет никаких вестей. Наум отправился за ним в Хайт пару часов назад.
— Надо было самим туда ехать, — протянула девушка.
— Ты болела. Ты почти четыре дня провалялась в постели, не в состоянии даже встать. Что мне нужно было сделать? Бросить тебя тут и ехать вместе с ним? Он мальчик не маленький, должен был сам во всем разобраться.
— Но ведь жара у меня не было, — возразила Леся.
— Он мог вернуться. Первые сутки были критическими. Ты их пережила. Но лекарство, которое я тебе давал, мобилизует все силы организма для того, чтоб заставить бороться за жизнь. Откат в три дня — еще достаточно хороший результат. Ты лекарь, тебе ли не знать, что жар могу вернуться в любую минуту.
Лесандрин молчала, разглядывая лоскутное одеяло.
— Что тебе снилось, Ангел? Я хотел тебя разбудить, но… не успел подойти, ты справилась сама.
— Кошмары, обычные ночные кошмары, Владимир. И давно ты сидишь в моей комнате? — вернулась она к теме, от которой Владимир мастерски ушел.
— Нет. Зашел проверить — все ли с тобой в порядке.
— Похвальная бдительность! — не удержалась девушка от шпильки.
Мужчина сделал пару шагов от окна до кровати и сел на краюшек, отогнув край одеяла.
— Может, хватит? — Владимир уставился в окно на рассветное небо.
— В смысле?
— Кусаться, царапаться, избегать, искать в моих действиях второй смысл?
— Не могу. Заставить себя не могу. Понимаешь, — Леся заерзала на постели, выбирая удобное положение, — если уже говорить на чистоту, то я, наверное, никогда не смогу тебя простить. Знаешь, я столько лет тебя любила, ждала, что ты одумаешься, поймешь, что тебе нужна именно я, или хотя бы, объяснишь свое поведение… И теперь, когда ты здесь, когда, как говорит Милада, до тебя все-таки дошло, я не могу тебе ничем ответить. Не пускает гордость, обида. Ты пойми одно, Владимир, я думала, что, если ты придешь и объяснишь мне все — я буду счастлива, прощу тебя, и мы будем вместе. Но… я не могу, — Девушка потерла горящие щеки ладонями.
— Я люблю тебя, вернее, долгое время думала, что люблю, но теперь понимаю, что вместе мы не будем никогда. Я просто не могу тебе верить. Если мы будем вместе, я каждый день буду ждать от тебя ножа в спину… А без доверия — какие могут быть отношения и чувства…
Самойлов молчал, продолжая задумчиво смотреть в окно.
— Почему ты так категорична?
— Потому что время лечит. И если я не могу быть с тобой сейчас, неужели ты думаешь, что годы изменят это положение в лучшую для тебя сторону?
Владимир сорвался с места и в считанные секунды оказался рядом с девушкой.
— Но ты ведь чувствуешь, правда? — Спросил он, лаская дыханием кожу шеи.
— В Академии нас учили, что это всего лишь физическая реакция тела, — проговорила она, с трудом контролируя дыхание.
Он мягко коснулся шеи губами, прокладывая еле ощутимую дорожку из поцелуев прямо к мочке уха. Лесандрин невольно повернула голову, подставляя шею под поцелуи. Он слегка прикусил мочку ее уха, обжигая дыханием, одной рукой стараясь бережно, словно драгоценность, прижать ее к себе. Девушка подчинилась с легким стоном, придвигаясь к желанному, но не близкому человеку.
— Ведь ты же любишь меня, — его губы легкими прикосновениями скользили по ее щекам к виску, от виска — к шее, — Не лги себе, пожалуйста. Не делай мне больно.