И Екатерина II в своем знаменитом «Наказе» (1767) осудила крепостничество, спутав его с рабством. Но только при Александре I делаются первые попытки — вводится «Закон о вольных хлебопашцах». Отмена крепостного права обещана и в программах декабристов. В общественное сознание внедряется и распространяется понимание несправедливости лишения целой категории людей личной свободы и становится ясно, что отмена крепостного права лишь вопрос времени. Тут следует указать на некоторую закономерность стабильности, безопасности государства и свободы его граждан. Не случайно первые планы отмены крепостного права появляются во второй половине XVII века одновременно с некоторой стабилизацией и укреплением государства, когда, казалось бы, уже не стоял вопрос быть или не быть Российскому государству. Важным шагом к свободе была отмена Петром III в 1762 году обязательной государственной службы дворянства и связанный с ней манифест Екатерины II «О вольностях дворянских» (1785). В результате впервые в русской истории начинает
97
формироваться прослойка людей досуга и вольных профессий — то, что позднее будет называться интеллигенцией, — без которой не может развиваться культура. Как пишет Ключевский, если бы не было этого манифеста, Пушкин был бы лишь каким-нибудь гвардейским офицером, который, покоряя девиц, писал бы им стишки в дневниках.
Пока господствовала московско-петровская система всеобщей трудовой обязанности, крепостное положение крестьян имело свое нравственное оправдание: крестьянин был прикреплен к помещику, должен был своим трудом обеспечивать ему возможность служить государству. С отменой обязательной службы дворян эта структура рушилась, оправдания крепостному праву не было больше никакого. С другой стороны, и выше названный манифест свидетельствовал о достаточной прочности государства, могущего себе позволить роскошь существования свободных граждан. Все это и толкало общественное мнение на путь к свободам.
После ликвидации континентальной блокады с падением Наполеона открылась колоссальная пропасть между порожденной Петром I российской промышленностью, опиравшейся на крепостной труд, при минимальной оснащенности машинами, и фабриками и заводами Англии, оснащенными машинами на паровом ходу и пользовавшимися наемным, а не крепостным, трудом. В XVIII веке Россия была ведущим экспортером железа и угля, снабжая ими и Англию. Теперь же она оказалась неконкурентоспособной. Дворянско-крепостнические мануфактуры глохли. Выдерживали конкуренцию и развивались только предприятия купцов из крестьян, в большинстве своем крепостных на оброке, занимавшихся отхожим промыслом. По мере роста предприниматели нанимали рабочих из оброчных же или свободных крестьян, а платный труд заставлял их оснащать свои предприятия машинами. Почти все эти предприниматели-купцы были старообрядцами[6]. Коротко говоря, в XIX веке к нравственно-
98
гуманитарным аргументам против крепостничества прибавились и экономические — крепостническая экономика вела к стагнации и отставанию.
Мы уже говорили о волне романтического национализма, захлестнувшей Европу после Французской революции, и разочарования в рационализме. Национализм, в свою очередь, связан с народничеством, с идеализацией национальных традиций, особенностей, отличающих свою нацию от других. Пробуждение германского национализма, вызванного обидой на то, что разъединенные на мелкие государства немцы были запросто разгромлены Наполеоном, испугало западных славян, находившихся в составе германских земель, не без основания опасавшихся, что единая националистическая Германия сомнет и ассимилирует западное славянство. Так возникает панславистское движение, взиравшее с надеждой на Россию как на свою спасительницу, которая смогла бы стать во главе некой славянской федерации. Как мы знаем, ничего из этого не вышло. Вместо защиты славян Россия спасла Австрию в 1849 году, разгромив своими войсками восставших венгров, за что Австрия «отблагодарила» Россию враждебностью к ней во время Крымской войны с угрозой вступить в антироссийскую коалицию, если бы Россия не пошла на невыгодный для нее мир. Кроме того, Австрия вела активно антирусскую политику на Балканах во все последующее время вплоть до 1914 года.
Эхо европейских национализмов воплотилось в России эпохи от Николая I до Николая II в нескольких «ипостасях».
99
Первой ипостасью был весьма искусственный государственный национализм времени Николая I, воплощенный в лозунге «Православие, самодержавие, народность», выдвинутый масоном Уваровым, который, кстати, писал свои доклады на французском языке, а что касается народности, с которой обычно отождествляется именно простой народ, крестьянство, как связанное с землей-почвой, то эта народность все еще пребывала в крепостной зависимости от тех же франкоговорящих уваровых! Православие именно в эпоху Николая I было окончательно взято в тиски обер-прокурорами — масоном Нечаевым и воспитанником иезуитов графом Протасовым — со своим бюрократическим аппаратом, весьма этими двумя обер-прокурорами расширенным и усиленным. Между прочим, денежные оклады этих бюрократов шли из церковного бюджета, во много раз превышали доходы духовенства и ложились тяжелым бременем на весьма скудные церковные ресурсы. Да и термин самодержавие со времени петровской секуляризации был неверен. Самодержавная государственность была теократической православно-центричной. Петровские реформы сменили самодержавие на абсолютизм, при котором предметом лояльности становится династия, классически выраженная французским королем Людовиком XIV: «Франция — это я». Беда России и в том, что перенял Петр этот самый монархо-центричный абсолютизм в момент, когда в Западной Европе он был уже на исходе: в Англии остатки абсолютизма были ликвидированы бескровной революцией 1688 года, Голландия была какой-то смесью конституционной монархии и республиканской федерации суверенных провинций, во Франции с абсолютной монархией разделалась Великая французская революция, хотя кратковременно она и была восстановлена Наполеоном. Как мы уже говорили, на смену монархо-центричности — в значительной степени как следствие Французской революции — пришла народо-центричность, а с этим и национализм, идеализация своей нации, как чего-то особенного и уникального. Вот Уваров — человек, несомненно, умный — почувствовал, что чистая монархо-центричность является уже анахронизмом, и выдвинул вышеупомянутый «треххвостый» лозунг, ставший официальной идеологией Российской империи вплоть до ее развала.
100
Лозунг был фальшивый своей лицемерностью — как в связи с реальным статусом в стране православия и народности, так и в связи с тем, что на самом деле объектом лояльности оставался абсолютный монарх, правивший без представительств от остальных двух частей «треххвостки». Что касается национализма, то он начал проявлять себя раньше на западных рубежах страны, чем в Великороссии. Речь идет, конечно, о польских восстаниях 1830 и 1863 годов, о национализме финском, а также об украинском «Кирилло-Мефодиевском братстве», явлении Шевченко и появлении в австрийской Галиции двух украинских движений — русофильского и националистического. Несколько позднее появляются движения пантюркизма среди татар, грузинского и армянского национального автономизма.
Надо сказать, что самому Николаю I какой бы то ни был народнический национализм был совершенно чужд. Заседания его Комитета министров проходили на французском языке, ибо некоторые министры не знали русского. Николай I был, наверное, единственным монархом в Европе, который все еще верил в идею Священного союза, учрежденного его старшим братом на Венском конгрессе 1815 года. Николай по своему мировоззрению был прежде всего царем