наш век показал, что под предлогом равенства к власти приходят жесточайшие диктатуры, устанавливающие своеобразное равенство на уровне самого низкого общего знаменателя — равенство, при котором одни равны больше, чем другие, по меткому выражению Оруэлла, — и поддерживающие это «равенство» посредством кровавого террора. Иным способом, кроме террора, равенство удерживать невозможно, ибо люди не равны по способностям и устремлениям в жизни. Можно устанавливать равенство перед законом, но заставить человека «не высовываться» возможно, только запугав его до полусмерти, а держать его в таком страхе всю жизнь может только систематический террор. Следует добавить, что в демократических странах тяга масс к авторитаризму и крепкой руке удовлетворяется авторитарными профсоюзами. Воинственность профсоюзов поэтому особенно характерна для стран с хрупким равновесием власти либо там, где свежа еще память классового неравенства и где все еще существуют резкие классовые деления в обществе, как, например, в Великобритании эпохи 1940—1980-х годов.
82
Защитой от тоталитаризма, казалось бы, должна быть интеллигенция, но, пишет упоминавшийся выше Коббан, перекликаясь с Амьелем, затронувшим ту же проблему девятью десятками лет раньше, беда в том, что в связи с осложнением наук на место старой всесторонней и мыслящей интеллигенции приходят узкие специалисты, настолько погруженные в свою профессию, что глобально мыслить большинство из них уже не в состоянии или просто не интересуется этим.
Этот духовный вакуум — благодатнейшая почва для размножения псевдопророков и вождей масс. Коббан видит угрозу обществу в исчезновении аристократии, необязательно родовой, но аристократии интеллекта и духа, широко и глубоко мыслящей. Образовывается пустота, заполняемая лжепророками и лжеучениями.
В наш мчащийся технологический век, к сожалению, интеллектуалов первой категории все меньше, а все больше специалистов, о которых мы уже слышали мнения Амиеля и Коббана: им не до общественных проблем, они заняты каждый своими экспериментами. Это, можно сказать, базаровы плюс высокий профессионализм, благодаря которому в отличие от тургеневского Базарова они не собираются переворачивать мир, но благодаря своей общественно-политической пассивности не мешают всяким Лениным, мао цзэдунам да гитлерам захватывать мир. Они даже готовы на них работать, лишь бы им дали условия развивать науку (феномен академика Сахарова — исключение из правила).
В следующей главе мы вернемся к особой проблеме русской интеллигенции и ее роли в обвале 1917 года. В заключение этой главы подчеркнем, что проанализированные нами, часто противоречивые, процессы, которые сопровождают глобальные сдвиги от патерналистического традиционализма к модернизму или следовали за ними, вызывали неизбежный дисбаланс в обществе. Классическим примером такого дисбаланса, подвешенного состояния в условиях быстрых перемен была послереформенная Россия, особенно в последние два предреволюционных десятилетия. Великие реформы Александра II были временно заморожены его сыном, оставшись так и незаконченными. В отличие от западной Европы в России крестьян освободили с землей, но земля дана
83
была общинам крестьян, а не в абсолютную собственность каждому хозяину. В результате крестьянину не было смысла вкладывать силы и средства в обогащение своих участков, ибо не было гарантии, что через год-два мир не устроит передел и ему дадут иную землю. Провели замечательную судебную реформу, русский суд стал одним из самых передовых в мире, но крестьян оставили до 1905 года в юрисдикции допотопных сельских судов с порками и прочими «прелестями». Иными словами, до революции 1905-1906 годов крестьяне не обладали полными правами гражданства. Начали замечательную реформу местного самоуправления в виде земств, но не включили в них сельскую волость. А рядом с земствами сохранили авторитарную власть губернатора и не дали логического завершения земствам в виде хотя бы ограниченного их представительства парламентского образца в столице. К началу XX века в России было одно из самых передовых в мире фабрично-заводских законодательств, но права на забастовку у рабочих не было до 1906 года, да и после этого оно оставалось очень ограниченным. В результате расширения своих прав или повышения зарплаты рабочим нередко приходилось добиваться бунтами, создавая этим, естественно, очень нездоровую обстановку, чреватую социальным взрывом. К концу XIX века российская наука вышла на одно из первых мест в мире, но по переписи 1897 года более 80% населения страны было неграмотным. Правда, в XX веке школьная сеть распространялась очень энергично, и набор новобранцев в российскую армию 1914—1917 годов показал более чем 70-процентную грамотность среди них. Существовали Дума и конституция, но царь все еще считал себя самодержцем. За такими редкими исключениями, как Витте, Столыпин и несколько их последователей, правительство жило понятиями прошедшего века.
Дело в том, что Первая мировая война была первой тотальной войной в истории человечества, сделав немалый вклад своим примером в появление тоталитарных режимов после нее. Такой тип войны был подготовлен всей системой всеобщей воинской повинности, начатой Фридрихом Великим еще в XVIII веке и охватившей всю континентальную Европу ко второй половине века XIX. Призыв плюс запас
84
нескольких черед превращал почти все мужское население в потенциальных солдат. Стоимость таких армий, необходимость обеспечения их железнодорожным транспортом, питанием, лошадьми — все это ложилось тяжелым бременем на население, превращая всю страну в участников войны. Этому же процессу сопутствовали рост грамотности масс и массовой прессы. Все это требовало от правительства разъяснения народу своей политики, в том числе и причин и целей войны. Иными словами, требовалась массовая пропаганда, чтобы нация приняла войну как что-то необходимое или неизбежное. В Германии и в странах наших западных союзников такая пропаганда велась массивно и интенсивно (см. об этом, например, в «Августе 1914» Александра Солженицына). В России же царь не замечал этих процессов. Народ, тем более солдат, Николай II считал своими верноподданными, исполняющими царские приказы беспрекословно. Никакой пропагандно-психологической подготовки к войне не было. Такая длительная дорогостоящая война требовала мобилизации всех ресурсов.
В Германии на время войны, как мы уже говорили, Ратенау ввел временную национализацию и централизованное управление всей экономикой, карточную систему распределения продуктов первой необходимости. Это и был первый опыт административно-экономического тоталитаризма и в экстремальных условиях, когда не учитывается долгосрочная стоимость производства в виде разрушения естественных ресурсов, экологии и требуется производство лишь ограниченного ассортимента товаров, необходимых для ведения войны, этот опыт оказался удачным, что и будет прецедентом для будущих тоталитарных режимов. Среди первых поклонников этой системы был Ленин, назвавший ее госкапитализмом и применивший ее в своем НЭПе, правда, как временное отступление от Военного коммунизма, приведшего народное хозяйство к полному развалу.
85
Аннотированная библиография
Б. П. Вышеславцев «Кризис индустриальной культуры». Изд-во им. Чехова, 1953. Книга исследует последствия промышленного переворота XIX века на духовную культуру и государственность. Порождением индустриализма он считает и марксизм, и капитализм. Причем вместо коммунизма, который