бросит своего Михаила.
Согласитесь, такая преданная любовь не может не раздражать, если она направлена не на вас. Особенно когда на вашем любовном фронте одни поражения: жена сохраняет брак лишь из-за денег, любовница охладела и презирает, и даже провинциалка-Анфиса и та предпочла не его. У Михаила же все наоборот: и жена при нем, и любовница, и с работой напрягаться совсем не приходится — удача во всем.
У Сасуняна были причины ненавидеть лучшего друга. Когда стало очевидно, что план его удался, что Анфиса усомнилась в чувствах Калоева, что она нервничает и уже на пределе, тогда-то Сасунян и заспешил. Он выбрал удобный момент, убил девушку и подставил лучшего друга.
Слабохарактерный Михаил Калоев скорей всего паникер. Когда он, по обыкновению, в пятницу поздно вечером приехал к любовнице, собираясь там заночевать, Анфиса уже была зверски убита. Увидев истерзанное тело Пекаловой, Калоев испугался до мандража и, паникуя, решил спешно бежать — иначе посадят. Поэтому он и провел ночь на фабрике: срочно приводил в порядок дела.
Тут-то и позвонил ему Сасунян. Чем уж он его припугнул, не известно, но Калоев окончательно понял: в смерти Анфисы обвинят не кого-нибудь, а только его. В ужасе Михаил вызвал свою Марину: он привык рассчитывать на поддержку жены. А Марина Калоева позвонила Карапету Ашотовичу, она привыкла рассчитывать на него, друга всех женщин.
Сасуняну же только того и надо. Он нацелился одним махом и от компаньонши Анфисы избавиться, и от соперника Михаила, и возлюбленную Марину Калоеву заполучить. Он, Карапет Ашотович, верный друг и поклонник Калоевой, опять оказался у нее под рукой. И не сложно представить, как отнесется женщина к мужу, узнав, что тот ей изменял, дом любовнице в элитном курортном районе купил, а потом забил девушку до смерти.
Судя по всему, Михаил все это себе представил. Одиноко сидя в своем кабинете на фабрике, он такое «кино» в голове прокрутил, что как-то сама собой отпала надобность в жизни. Михаил приговорил себя к смертной казни. Увидев же из окна своего кабинета в дверях проходной Сасуняна и супругу Марину, он с перепугу приговор свой немедленно привел в исполнение: застрелился.
Про измену мужа Марина Калоева скорей всего узнала лишь после его смерти. Тогда же узнала она и о том, как страшно погибла Анфиса.
Вот тут-то и просчитался хитрец Сасунян.
Во-первых, Марина догадалась, кто познакомил ее мужа с Анфисой, невестой Рубена. Ведь Рубен друг и компаньон Сасуняна, а вовсе не Михаила.
Во-вторых, она отлично изучила своего мужа, поэтому не могла поверить в то, во что охотно поверили все. Скорей всего Марина убеждена, что Михаила убил тот, кто убил Анфису. А кому выгодна смерть Анфисы?
Возможно, Марина подозревает Карапета Ашотовича. Этим и объясняется ее холодность.
Этим и объясняется сонливость Марины, которая так раздражает Людмилу. На самом деле подобная сонливость вовсе не говорит о циничном равнодушии вдовы, это признак крайнего нервного истощения. В один миг Марина все потеряла: мужа, друга, поклонника… Даже иллюзии. Жизнь ее изменилась круто и неожиданно. Она не знает теперь на кого положиться. Ей страшно. Сасунян, тот, кого она считала другом и верным любовником, оказался врагом и убийцей.
И еще раз Карапет Ашотович просчитался: слишком приручил он свою жертву, Анфису. Перестарался. Не смог Сасунян своей низкой душонкой предугадать высокого порыва, на который оказалась способна Пекалова. Совершая благородный поступок, оставляя Сасуняну наследство, девушка невольно за себя отомстила. Ведь Карапет Ашотович попадет под подозрение сразу же, как только откроется, что он наследник Анфисы. Наследство — отличный мотив для убийства.
Вот такая история.
Глава 15
Случилось то, чего боялась Далила: ночью она плохо спала. Долго вообще не могла уснуть, лишь закрывала глаза, видела заплаканное лицо Анфисы, молящей о помощи.
«Девушка была напугана, а я ей не помогла, — ругала себя Далила, — а ведь она звала меня. Прояви я сочувствие, и Анфиса была бы жива».
Как и предполагала Далила, на следующий день она в своем кабинете дремала — оказалась не в той форме, которой требовали сложные пациенты. И Куськина мать к ним в придачу.
Однако в этот раз Генриетта Карловна была необычайно скромна, молчалива и даже задумчива. Самсонова добросовестно пыталась ее разговорить, выводя на тему «Он, Изверг, сосед», но Куськина вдруг заявила:
— Ах, Далила Максимовна, не стоит пока обо мне.
Самсонова ушам своим не поверила.
— Почему? — поразилась она.
— Потому что я прежде решила отплатить вам добром за добро, — с патетикой воскликнула Куськина, придушивая в объятиях свою несчастную собачонку.
Впрочем, безразличная ко всему собачонка на смертельность объятий не обратила внимания, она мертвецки спала. А вот подремывающая Самсонова мигом проснулась. Она уставилась на Генриетту Карловну и настороженно осведомилась:
— Каким образом вы собираетесь отплатить за мое добро?
Куськина с гордостью возвестила:
— Заметив, что вас интересует гибель Анфисы, я провела тщательное расследование.
— И что же?
— Девчонку убила женщина.
— Женщина?! — поразилась Далила.
Генриетта Карловна погладила собачонку и царственным кивком подтвердила:
— Именно.
— И как же вам удалось это узнать?
— Помните, я вам рассказывала про этот ужасный случай? Ах, я даже краснею, когда говорю про него.
— Про какой, простите, случай вы мне рассказывали, — спросила Самсонова, с трепетом осознавая, что ужасного случая-то как раз и не помнит.
А помнить должна бы: Куськину мать трудно в краску вогнать.
Генриетта Карловна разобиделась.
— Ну, Далила Максимовна, ну как же могли вы забыть? — с укором вопросила она, нервно тиская свою сонную собачонку. — Согласитесь, не каждый день с благородными дамами такие конфузы случаются.
В этом месте собачонка проснулась, с презрением глянула на хозяйку и погрузилась в безразличную дрему опять. Самсонова с трудом скрыла улыбку.
— Не каждый день с благородными дамами конфузы случаются, — на всякий случай подтвердила она, имея надежду в процессе узнать, что за конфуз постиг Генриетту Карловну.
Та же вводить ее в курс дела не спешила: более того, она начала делиться нахлынувшими вдруг впечатлениями.
— Ах, лицо даже горит! До сих пор хожу как в тумане! А как тогда, утром, мне было стыдно! — закатывая глаза, призналась Куськина и страстно чмокнула в закудрявленный лоб свою собачонку. — Стыдно и противно до мозга костей! — неистово заключила она.
Самсоновой, и как «инженеру человеческих душ», и как обычной женщине, стало понятно: вспоминает об этом стыде Куськина с тем озорным удовольствием, с которым приличные дамы совершают постыдное, но очень приятное.
— Так что же с вами случилось? — спросила она, рассчитывая на откровенность, на которую Генриетта Карловна