а мне ни слова? Завтра я буду звонить в ЦК, там разберутся, кому из нас двоих ехать в Куйбышев. Я без пяти минут академик и ни в какой Куйбышев не поеду.
— Я вижу, Михаил Наумович, нам с вами трудно найти общий язык. Я вас ставлю в известность, что завтра в полдень в институте пройдет заседание бюро партийной организации. Очень надеюсь, что вы придете.
Выругавшись, Корсаков бросил трубку. Третий звонок был от Ивана Сиротенко, тоже директора крупного института и члена-корреспондента Академии наук, человека, которого Корсаков считал своим другом. Закрутился длинный тягучий разговор, полный намеков и недоговорок, из которого можно было понять, — в данный конкретный момент лучше выполнить то, что решили наверху, и не поднимать шума. Корсакова ценят и уважают все, и друзья, и коллеги, но ему надо ехать в Куйбышев, чем скорее, тем лучше. Сейчас весьма напряженная международная обстановка, следует прислушиваться к мнению партии и во всем ему следовать.
* * *
Корсаков пообещал, что так и сделает, поблагодарил за полезный совет, положил трубку и приуныл, если такое слышишь от человека, которому доверяешь, значит, дела совсем плохи. Он позвал жену. Наверное, Вера сидела в спальне и подслушивала, подняв трубку параллельно аппарата, тем лучше, ему не надо будет повторять то, что он только что услышал. Корсаков встал и зажег верхний свет, потому что хотел видеть лицо жены. Он остановился под люстрой посередине комнаты и стал мять в руках белый платок.
Вера переоделась в розовый стеганый халатик и забыла застегнуть верхнюю пуговку. По ее румяным щекам и блестящим глазам Корсаков понял, — точно, подслушивала.
— Верочка, у тебя появились неприятности, о которых мне еще не известно?
— Неприятности от меня не отстают. Каждый день что-то новое. Интриги, зависть. Эти людишки, которые меня окружают, просто сочатся ненавистью и злобой.
— Я не об этом. Мне нужно знать: случилось что-то серьезное? Или история с бывшей подругой, с покойной Таней Разиной, набрала обороты и вышла на новый уровень?
— Понятия не имею, — жена сжала губы и прищурилась.
— Тогда как прикажешь это понимать? Верочка, нам надо поговорить начистоту. Мне звонили разные люди, разными словами говорили одно и тоже. Они предлагают нам уехать из Москвы в Куйбышев. На время.
— Мне уже чемодан собирать? — Вера рассмеялась, но в ее глазах стояли слезы.
— Такие решения просто так не принимают. Должно быть основание, очень серьезное. Поэтому я спросил.
— Я тебе отвечаю: у меня неприятностей нет. Если тебя захотели убрать с работы, езжай в свой Куйбышев. Хоть завтра, хоть сейчас. Один, разумеется.
— Верочка, послушай…
— Я отдала тебе свою молодость и красоту не для того, чтобы прозябать в Куйбышеве.
Препираться не имело смысла, жена ушла в спальню, он сел в кресло и подумал, что с Верой сейчас надо бы построже, но он так не умел.
* * *
На следующий день с утра Михаил Наумович Корсаков приехал в Академию наук, поговорил с одним важным чиновником, который знал все кадровые перестановки. Новости были скорее хорошие, чем плохие. Да, наверху настаивают на отъезде Корсакова в Куйбышев, он займет должность главного инженера профильного завода. Но это не ссылка опального ученого. Никаких идеологических мотивов в новом назначении нет и не будет, Михаилу Наумовичу по-прежнему доверяют, ценят его инженерный и административный талант, — тут беспокоиться не надо.
Наверху настаивают на ускорении работы над прототипом изделия «лазурь», испытаний которого ждут в министерстве обороны. И еще: начальство советует не оставлять супругу в Москве, ту ей будет одиноко. Новая хорошая квартира, уже обставленная импортной мебелью, — это само собой, плюс персональная машина, продуктовые заказы. Вскоре уезжать из Куйбышева Михаил Наумович с супругой уже не захочет. Корсаков немного успокоился, но все равно пытался возражать, хоть и вяло, словно нехотя, но возражений не приняли.
Едва он приехал в институт, как секретарь партийной организации Герман Олегович Волков без стука зашел в его кабинет и сказал, что на сегодняшним расширенном заседании будет инструктор московского горкома, а также инструкторы из здешнего райкома. Но до заседания еще час, поэтому можно все обсудить в узком кругу. Он позвал из приемной трех мужчин, которых представил, но их имена тут же вылетели из головы Корсакова. Гости сели вдоль стены и приготовились слушать. Парторг присел за приставной столик.
Волков повторил, что скоро начнется заседание, но вопрос в повестке не совсем подходит для общественного широкого обсуждения партийцев, дело затрагивает личную жизнь Корсакова, поэтому огласка нежелательна. Конечно, от партии они не должны иметь никаких секретов, даже сугубо личных, в этом правиле нет исключений. Мужчины, сидевшие вдоль стены, не проронили ни слова, но согласно закивали головами, мол, исключений нет ни для кого.
Но все же, если вспомнить заслуги Корсакова перед Родиной, его научные работы и наконец его благородные седины, — личный вопрос все-таки желательно исключить из повестки. Сплетни расползутся по Москве, начнутся разговоры, пересуды. Зачем это? И что изменится, если решение о переезде в Куйбышев, временном переезде, всего на два-три года, уже принято наверху. Корсаков тоже кивал головой, хорошо понимая, что парторг намекает на какой-то скандал с участием его жены. Скандал настолько большой, что о нем узнали в Академии наук и на Старой площади, а теперь принимают меры, — так это у них называется.
Парторг задумчиво посмотрел на портрет Ленина, словно решал, как бы вождь мирового пролетариата поступил на его месте: потащил щекотливый вопрос на всеобщее обсуждение или все обтяпал втихаря, за закрытыми дверями. Ленин не дурак, чтобы шум поднимать, если можно все по-тихому.
— Так что вы думаете, Михаил Наумович: ставить вопрос о ваших личных отношениях с супругой, с Верой Ивановной, на широкое партийное обсуждение? Или отложить это дело?
— Обсуждать, конечно, нежелательно, — вздохнул Корсаков. — Но я очень сомневаюсь, что Верочка согласиться туда ехать. Она в Москве родилась, выросла…
— Ну мало ли кто где родился, — улыбнулся парторг и люди у стены тоже обменялись улыбками. — Господи… Я вот родился в бедном, нищем селе в Пензенской области. Но партия сказала: езжай, например, в Питер или в Москву. И я поехал, ни о чем не спрашивая. И все товарищи так поступили.
Люди на стульях кивали головами. Корсаков подумал, что лично он сможет покинуть Москву на некоторое время, но для жены это будет большим потрясением, она в столице как рыба в воде, а что на периферии? Ни друзей, ни знакомых, ни столичных театров, ни ресторанов. Кстати, они планировали ужин в «Пекине» на седьмом этаже, где балкон, с него