— Слыхал? — Лукин живо вскочил на ноги. — Айда, Васька. Надо пользоваться моментом. В кои-то веки товарищ Хромов лично добро дал.
— Спасибо, я не буду.
— Принципиально или?
— Просто не хочу.
— Как знаешь. Не возражаешь, если тогда твою пайку себе затребую?
— Конечно.
Довольный Сергей отправился за трофейной порцией, а на нагретое им место опустился Хромов:
— О чем задумался, детина?
— Да так. Дядя Миша, а можно спросить?
— Валяй.
— Я слышал, ребята говорили, что Битюг был прав. В смысле Корж, конечно, гад конченый, фашист. Но дробить из-за него группу на две части было неправильно?
— Битюг прав. И, разумеется, за такое решение командир меня по головке не погладит.
— А как же «победителей не судят»?
— Еще как. И судят, и под суд отдают, — невесело усмехнулся Хромов. — Порой даже и босиком по росе за амбар. Тьфу-тьфу-тьфу, чур нас.
— Анфиса рассказывала, это Корж немцам донес, когда Клавдия в отряд ушла. И за это они всю ее семью… А вы с Сергеем, получается, отомстили, да?
Со стороны группки партизан донесся слаженный гогот, и Хромов неодобрительно покачал головой:
— Вот жеребцы-то. На самом деле, Васька, за Коржом и без семьи Клавдии грехов было на целую дивизию. Но твоя правда. Я слово Клавке дал. Что достану эту сволочь.
— Значит, отец был неправ.
— Это ты о чем сейчас?
— Папа говорил, что на войне о чувствах не задумываются. Что благородство и рыцарство только в книжках бывают. А на настоящей войне все мысли и поступки заточены на то, чтобы выжить.
— Мудёр был батя твой. Воюет?
— Он в империалистическую воевал. Ему в 16 году на фронте руку оторвало. Папа… умер. Еще до войны.
— Невеселые дела. Но вот что я тебе скажу, Васька: выжить, оно, конечно, было бы очень кстати. Думаешь, кому-то помирать охота? Но! Если доведется — или-или, большинство из них, — Хромов махнул рукой в сторону продолжающих хохотать партизан, — случись выбирать между смертью, но смертью героя, или дальнейшим трусливым, жалким существованием, предпочтут первое. Парадокс? Или все-таки потому, что правда и справедливость на нашей стороне?
— Правда на нашей, — подтвердил Юрка. — А справедливость… Дядя Миша, а эту женщину, которая в избе, почему вы ее не… Пожалели?
Хромов помрачнел лицом:
— Тут так сразу и не объяснишь, Васька. Жалость и война, в принципе, штуковины несочетаемые. Но… Короче, ты особо не звони за эту историю в отряде.
— Я не буду. Звонить. Мне сейчас Сергей все объяснил. Про боевую слаженность и вообще. Вы меня простите, дядя Миша. Я хотел как лучше. Правда.
Хромов потрепал пацана за вихры:
— Извинения приняты. Но пару нарядов вне очереди по возвращении я тебе все-таки оформлю.
— Так у меня и без того все наряды на каждый день — мои, — надулся Юрка.
— А вот с этим делом будем завязывать. Хватит уже тебе под бабами ходить. Боевое крещение, считай, получил. Теперь станем делать из тебя полноценную боевую единицу. Смотри-ка, Лукин возвращается. Быстро управился, ничего не скажешь. Эй, Сережа, что там за массовый нежданчик случился?
— Вот что с людьми спиртное делает! — весело отозвался Лукин. — Каких-то двадцать капель — и наш Митяй поплыл, подобрел и дал признательные показания. Нет, ну каков гусь! И когда успел?
— Какие показания? О чем ты?
— Да этот прохиндей умудрился от полицайской свинки целую ляжку отпилить и заныкать, — расхохотался Сергей. — С полпуда весом! Вот, держите, братцы, ваша трофейная порцайка. Как говорится: чем больше мяса схавают свои, тем тоньше будут фриц и полицай…
* * *
— …Ты, начальник, другим разом как-то поделикатнее нарисовывайся. У меня, к твоему сведению, своя личная жизнь имеется.
— Хочешь сказать, я тебя с бабы сдернул? Побойся Бога, Вавила. Времени — четвертый час! Светловато еще для интиму. Да и душновато.
— Мне таперича и палки кидать по твоему расписанию прикажешь?
— Упаси бог! Просто уж так я по тебе соскучился — мочи не было вечера дождаться. Ты мне за Барона разузнал?
— Пока не особо. Знаю только, что вроде как нет его сейчас в Питере.
— О как? И где же он?
— Я у Барона на уме не был, а в свои планы он никого не посвящает. Просто обмолвился Хрящу, что какое-то время в городе не будет, и свалил.
— Когда? Какого числа?
— Да вот как на следующее утро из Орехово на электричке укатил, так с тех пор — ни слуху ни духу.
— О-очень интересно. А ты случайно не в курсе: нет ли у Барона шрама на левом бедре?
— Ты никак глумишься надо мной, начальник? Я под хвост не балуюсь и к тому, что там на заднице Барона помещается, интереса не имею.
— Ну извини. Это я не подумав шлепнул.
— Да уж.
— Слушай, а он вообще как? Сильно кашляет?
— Не понял?
— Ну, знаешь, как это обычно у туберкулезников бывает? Затяжными приступами, с кровью в платок?
— Кто туберкулезник? Барон? Я тебя умоляю, начальник. Да он здоровее нас с тобой обоих взятых!
— Даже так? Хм… Ну тогда последний вопрос: баба какая у него в городе имеется?
— А я знаю? Правда, той ночью, на даче, он таки Любку покрыл. Причем по утряни они вместе и свалили.
— Что за Любка?
— Да так, шмара одна, с Балтов[20]. Но — форсистая, с гонором. Абы кому не дает.
— А на Балтах где?
— Точного адреса не знаю. Помню только, что на Шкапина, дом сразу за баней.
— Любка. За баней. Чертовски интересно…
Глава третья
Отстояв очередь и заполучив две заветные пол-литровые кружки, Барон сдунул пузырчатую, стекавшую по стеклянным граням пену, с наслаждением сделал первый большой глоток и лишь после этого отошел от ларька.
Еще не было и четырех, но все уличные стояки[21] уже плотно оккупировали окрестные работяги и пейзане. Посему Барон направился к раскидистой, дающей густую тень иве, присел под оной на чемоданчик, а кружки поставил прямо на землю. Неспешно потягивая пивко, он поймал себя на мысли, что со стороны смотрится праздным отпускником, хотя за всю доселешнюю жизнь именно в такой роли побывать ему ни разу не доводилось. Да и, пожалуй, вряд ли когда придется.
Требовалось принять решение. Либо задержаться в Галиче до завтрашнего утра, чтобы переговорить с вышедшим на работу путевым обходчиком дядей Пашей и навестить бюллетенящую тетю Шуру. Или же прямо сейчас отправляться на вокзал, брать билет на ближайший проходящий до Перми и выдвигаться на розыски Самарина.
Второй вариант смотрелся предпочтительнее. Во-первых, в успех опроса старожилов верилось не особо. Во-вторых, насколько он смог убедиться, не то что приличной — просто гостиницы в Галиче не было. А перспектива провести ночь в Доме колхозника не впечатляла. И еще не факт, что там сыщутся свободные места.
За одним из столиков сосали пиво двое аборигенов, изредка бросая в его сторону косые взгляды. В одном, что помладше, Барон распознал сиделого. Второй, явно солирующий в этом дуэте, представлялся менее отчетливо и мог оказаться как блатным, так и всего лишь рядящимся под знающего фраер-ком. Но то, что оба не принадлежали к рабоче-крестьянской прослойке, тут, что называется, к бабке не ходи. Опять же морды нехорошие. Тревожные у обоих морды.
Косые взгляды оказались неспроста. Некоторое время спустя тот, который помладше, что-то сказал напарнику и, получив в ответ утвердительный кивок, отставил кружку и ленивой походкой, вразвальцу, подошел к Барону.
Заговорил с места в карьер, сверху вниз:
— Приезжий или баба из дому выставила?
— Допустим, приезжий.
— И откель будешь?
— Допустим, из Ленинграда.
— А! Город над вольной Невой. Слыхал, но не бывал. Ты как: в гости или в командировку?
— А ты как? Всегда такой любознательный или только по средам?
— Нормалёк! Чую — споёмся. Рупь добавишь? За беленькой метнусь. Лакануть охота — аж в ноздрях звенит.
— А ты высмаркивайся чаще. За какие грехи загорал?
— Не понял? На мне росписи вроде как не наблюдается?
— Не наблюдается. Но рефлексы и семантика речи выдают.
— Чего сказал?
— Да ладно, сплюнь и разотри. Так за что чалился?
Местный осклабился: