Не сомневался Данила и в Варе. А вот летчик, на которого больше всего можно было надеяться, — раскис. То ли на него удручающе повлияла гибель машины, то ли по другой причине, только он сидел на кошме, подогнув ноги под себя, безучастный и безвольный. Левой, здоровой рукой он поддерживал на груди правую, перевязанную и упрятанную под меховым комбинезоном.
— Отойдет, — сказал Овчарук. — Борис, ты что там шепчешь?
Летчик не отозвался.
Данила направился вниз по склону. Дальше корка была плотнее и почти не гнулась под ногами. Обогнув небольшое озерцо жидкой лавы, он вышел к северному берегу потока и остановился перед ручейком незастывшей лавы. По другую его сторону тянулось ровное сероватое поле застывшей вулканической массы, а дальше сверкал снег, и на его фоне отчетливо вырисовывались кудлатые кусты стланика. Белка, перепрыгивая с ветки на ветку, выскочила на крайний кустик и, устроившись поудобнее, принялась извлекать из кедровой шишки орехи. Шишка выскальзывала из лапок, но белка была терпелива, крутила лакомство так и эдак, только бы с ним не расставаться.
Вдали над потоком желтел слабый отблеск заката. «Надо выбираться до наступления сумерек», — думал Данила. Вот наконец место, где можно перебраться на ту сторону. Данила вплотную подошел к ручейку. Под ногами запружинило. Жаром пахнуло в лицо. Но корка выдержала тяжесть человека.
Данила поспешил назад, к товарищам. Только сейчас он почувствовал, что устал. В теле тяжесть от вдыхания воздуха, отравленного ядовитыми газами. Захотелось пить. И чем ближе к лагерю, тем сильнее становилась жажда; во рту привкус серы. Но что это? Что за странные существа окружили лагерь? Данила замедлил шаг и не сразу заметил, как перед ним вздулся огромный пузырь и тут же лопнул, издав свистящий звук. Данила отскочил в сторону.
Описывая замысловатые зигзаги, Варя, Овчарук и летчик поспешно перебирались на безопасное место. Данила глянул вверх, в истоки потока. Вулкан, видимо, выдавил из кратера свежую порцию лавы и этим ускорил движение уже полузастывшей массы.
— Фу! Вот это бег с барьерами, — сказал Овчарук. — По сему случаю разопьем «мечту путешественника».
Из внутреннего кармана он извлек бутылку лимонада. Бутылка пошла по кругу. Данила пил последним. Более вкусного он, казалось, ничего не пробовал в жизни. Немного утолив жажду, все оживились и зашагали к месту переправы. Овчарук, тяжело отдуваясь, тащил обломок вертолета, а за его спиной раздавались угрожающие свистящие звуки.
— Да бросьте вы его, — сказал Данила.
— Нельзя, — ответил Овчарук. — Тут, дорогой, дело принципа. Я ничего ему не оставлю, пусть шипит. А обломок нам еще пригодится.
Поток двигался с приглушенным, но в то же время мощным шорохом, кажущимся вечным и неотвратимым. Переправы, найденной Данилой, не было.
— Конец, — по-мальчишески всхлипнул летчик.
— Молчать, — прикрикнул Данила.
У Вари по щекам текли слезы. Овчарук сопел под своей ношей. С низовий доносились глухие звуки, словно там кто-то замешивал тесто. Сверху двигалась свежая лава. Слева путь преграждало жидкое месиво из грязи, пепла. А что справа? Жизнь или тоже смерть? Данила тыльной стороной ладони смахнул пот с лица, посмотрел: поздно бежать на правый берег потока, там уже протянулся длинный язык расплавленной лавы.
Еще минута — и путники окажутся словно на островке.
— Ну, чего остановились? — Овчарук гнулся под тяжестью ноши.
Данила хотел было сбросить с его спины ненужный груз, когда в голову пришла дельная мысль:
— А ну, давайте-ка ваш трофей сюда! Сейчас мы его приспособим.
Вдвоем они раскачали и бросили обломок вертолета так, что он лег через ручеек. Получился мостик. Варя первая прошла по нему. Летчик, переправляясь вторым, потерял равновесие и долго балансировал, чтобы не свалиться в огонь. Потом благополучно перебрался Овчарук. Данила осторожно ступил на мостик и тут же отпрянул назад: мостик неожиданно провалился. «Неужели конец?» — подумал Данила.
— Погоди, — крикнул Овчарук, приноравливаясь, как бы удачней бросить кошму через ручеек. Течение несло Данилу в ущелье. Сверху приближалась огненно-жидкая лава. В ее шипенье чудились слова: «ты наш-шш… ты наш-шш…» Данила выпрямился и торопливо начал раздеваться. Долой куртку, свитер, торбаса… Свернув в узел одежду, перетянул ее ремнем и перебросил на тот берег. Огонь настигал. Отвердевшая корка вздувалась под наплывом лавы. Жгучее дыхание огня обжигало босые ноги. Задыхаясь от ядовитых паров, он прыгнул в ту самую минуту, когда лава заливала островок…
…Ночь. Небо стало багровым, вспышки взрывов вулкана — ярче. Вырвавшись из огненного плена, путники, минуя скалы, обрывистым склоном пробирались в долину. Путь был тяжелый. Временами спуск на три метра занимал четверть часа; из-под ног скатывался снег. Лишь через пять часов, мокрые от пота, пленники вышли в долину и разожгли костер.
— Вот благодать-то! — сказал Овчарук, широко улыбаясь. — Я снова ощущаю радость бытия.
Данила, раздевшись до пояса, умылся снегом и подошел к костру. Оставшиеся комочки снега таяли на теле и сбегали крупными каплями. В каждой капле горел костер, и казалось, что мускулистое тело усыпано звездами.
— Снимки у меня, не хвалясь скажу, уникальные. — Овчарук возился с фотоаппаратом. — А какой великолепный прыжок у вас был, Романов!
Данила, до красноты растираясь жестким полотенцем, слегка кивнул. По телу разливалось тепло; одевшись, он пошарил в кармане дошки и вытащил плоскую флягу.
— Хотите коньяка, Овчарук?
— Глоток, — отозвался журналист. — Мы ведь вернулись из ада. Сначала налейте Варе. Врачи тоже нуждаются в лекарстве.
— Я не хочу быть на особом положении, — сказала она. — Пустите флягу по кругу.
Овчарук отпил глоток и зажмурился.
— В городе, в теплой квартире, рассказ о сегодняшних приключениях вызовет бурю восторгов. А я не в восторге. Коньяк лучше закусывать лимоном. Ночевка на снегу всегда хуже, чем в мягкой постели. На, Борис, выпей. Может, глоток солнечной влаги согреет твою душу.
Летчик слабо улыбнулся. Его рыжие бакенбарды потеряли свой франтоватый вид.
— Самый строгий моралист не осудил бы меня сейчас, — сказала Варя, отпив глоток.
— Быть самим собой — вот высшая мораль, — заметил Овчарук. — Так называемые строгие моралисты зачастую оказываются ханжами в жизни.
Пламя костра отражалось в глазах Вари.
«И я не в восторге от ночевки под открытым небом, — говорил себе Данила. — Но забудутся многие ночи, проведенные в теплой постели, а эта ночь вблизи вулкана, блестящие глаза Вари в памяти останутся навсегда».