в Новгородской губернии необходимо было дать взятку для того, чтобы быть допущенным к присяге ей, новой императрице. А ведь присяга была делом обязательным, и уклонение от неё преследовалось по закону! «
Сердце Наше содрогнулось, — писала Екатерина в своём указе, — когда Мы услышали… что какой-то регистратор Яков Ренберг, приводя ныне к присяге Нам в верности бедных людей, брал и за это с каждого себе деньги, кто присягал. Этого Ренберга Мы и повелели сослать на вечное житие в Сибирь на каторгу и поступили так только из милосердия, поскольку он за такое ужасное … преступление по справедливости должен быть лишён жизни».
По новому областному делению появилась пятьдесят одна губерния; они делились на уезды по 20‒30 тысяч жителей в каждом, с упразднением прежних провинций. По две-три губернии вверялись генерал-губернатору или наместнику, который надзирал за всеми отраслями управления, а в уездах власть принадлежала избираемому дворянским собранием капитан-исправнику. В городах ввели должность городничих, назначаемых правительством. Исполнительные, судебные и финансовые органы были разделены.
Одновременно была создана система сословного суда: для каждого сословия (дворян, горожан, государственных крестьян) вводились свои особые судебные учреждения и в губерниях, и в уездах. Появились городовые магистраты для купцов и мещан, нижние расправы для инородцев и государственных крестьян, а суд над крепостными по-прежнему вели помещики. Такая система местного управления в основных чертах сохранялась до 1864-го, а введённое Екатериной II административно-территориальное деление — до 1917 года.
Рабочий день служащих был по-прежнему длинён, и по-прежнему, как при Петре I, было немало дней неприсутственных. Так, в 1797 году чиновник были на службе всего 220 рабочих дней, то есть в среднем 18 дней в месяц. Зато в обычае были наказания канцелярских служителей, не имевших классных чинов. За леность, пьянство, упущения по службе и другие нарушения их держали под арестом на хлебе и воде, сажали в колодки на цепь, били розгами, палками и плетьми, а в крайних случаях сдавали в солдаты. От подобных наказаний освобождал чин коллежского регистратора, дававший его владельцу личное дворянство, без передачи по наследству.
Эта практика истязаний служащих пережила и эпоху Екатерины, и царствование её сына Павла. По воспоминаниям тайного советника правоведа П. В. Хавского, он, став в 1802 году чиновником XIV класса, радовался не только получению дворянства, но и тому, что его уже «нельзя наказывать по старому порядку палками, взять за волосы и таскать по канцелярии и потчевать пощёчинами»[31]. В 1804 году был принят специальный указ, запрещавший наказывать канцелярских служителей, что говорит о распространённости этого явления даже при Александре I…
Внутренним содержанием деятельности Екатерины (сообщают нам историки) был рост дворянских привилегий, но (добавим мы) привилегии высшей знати, если сравнивать их с возможностями простого дворянства, и без вмешательства императрицы превосходили всё, что только можно себе представить. Вопреки традициям Петра I «элитные» персоны, имевшие громадные поместья с тысячами крепостных, оказалась бесконтрольны. Так, у Морозовых было девять тысяч крестьянских дворов, разбросанных по 19 губерниям. Воронцовым на протяжении XVIII века от императорских пожалований перепало немало поместий в шестнадцати губерниях, в которых двадцать пять тысяч крепостных мужского пола обрабатывали 283 тысяч га. То же самое относится и к состоянию П. Шереметева, которое было в екатерининское царствование крупнейшим в России: принадлежавшие ему почти двести тысяч душ при 1,1 млн га располагались в 17 губерниях.
Беднейшие же помещики наделы пахотной земли часто имели в одной деревне, причём совместно с другими помещиками. Так, по сообщению А. Т. Болотова, в конце правления Екатерины большинство русских деревень принадлежали двум и более помещикам. Нередко село с полутысячей жителей принадлежало тридцати-сорока помещикам, а немецкому экономисту Гакстгаузену однажды показали деревню, где 260 крестьян принадлежали 83-м владельцам!
В апреле 1785 года была опубликована жалованная грамота «на право вольности и преимущества благородного российского дворянства». Все привилегии, которые давались дворянству после Петра I, подтверждались: монопольное право дворян на владение крестьянами, землями и недрами; их права на собственные корпорации, свободу от подушной подати, рекрутской повинности, телесных наказаний, конфискации имений за уголовные преступления. А сверх того, права ходатайствовать о своих нуждах перед правительством, на торговлю и предпринимательство, передачу дворянского звания по наследству и невозможность его лишиться иначе, как по суду и т. д. Самое главное: грамота подтверждала свободу дворян от государственной службы.
Всё это вызвало у дворянской (читай: придворной) историографии безграничную и не проходящую до сих пор любовь к Екатерине II и её времени. А вот если посмотреть на социально-экономическое положение страны, с каким она подошла к концу её правления, то можно только ужаснуться падению производства и обнищанию народа, включая служащее дворянство, на фоне взлёта богатств знати и всеобщей продажности.
Ричард Пайпс пишет: «98 % дворян или вообще не имели крепостных, или имели их так мало, что их труд и оброк не обеспечивали хозяевам приличного жизненного уровня. Этим людям — если их только не содержали родственники или покровители — приходилось надеяться лишь на щедрость короны. …Даже после получения вольностей в 1762 и 1785 гг. дворянство не могло обойтись без монарших милостей, ибо лишь у монархии были должности, поместья и крепостные, надобные им для прокормления».
Не испытывает пиетета к императрице и А. С. Пушкин:
«Екатерина знала плутни и грабежи своих любовников, но молчала. Ободрённые таковою слабостию, они не знали меры своему корыстолюбию, и самые отдалённые родственники временщика с жадностию пользовались кратким его царствованием. Отселе произошли сии огромные имения вовсе неизвестных фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем классе народа. От канцлера до последнего протоколиста всё крало и всё было продажно. Таким образом развратная государыня развратила своё государство.
Екатерина уничтожила звание (справедливее, название) рабства, а раздарила около миллиона государственных крестьян (т. е. свободных хлебопашцев) и закрепостила вольную Малороссию и польские провинции. Екатерина уничтожила пытку — а тайная канцелярия процветала под её патриархальным правлением; Екатерина любила просвещение, а Новиков, распространивший первые лучи его, перешёл из рук Шешковского[32] в темницу, где и находился до самой её смерти. Радищев был сослан в Сибирь; Княжнин умер под розгами — и Фонвизин, которого она боялась, не избегнул бы той же участи, если б не чрезвычайная его известность.
Современные иностранные писатели осыпали Екатерину чрезмерными похвалами; очень естественно; они знали её только по переписке с Вольтером и по рассказам тех именно, коим она позволяла путешествовать.
Фарса наших депутатов, столь непристойно разыгранная, имела в Европе своё действие; „Наказ“ её читали везде и на всех языках. Довольно было, чтобы поставить её наряду с Титами и Траянами, но, перечитывая сей лицемерный „Наказ“, нельзя воздержаться от праведного негодования.