Читать интересную книгу "Реформация - Уильям Джеймс Дюрант"

Генрих отдал свою дочь Елизавету в жены Филиппу, а его сестра Маргарита Беррийская была отдана в залог Эммануилу Филиберту, который теперь вернул себе Савойю; и был устроен величественный праздник с поединками, банкетами и свадьбами.

Итак, пока осторожный Филипп оставался во Фландрии, французские, фламандские и испанские знатные особы собрались вокруг королевского дворца Les Tournelles в Париже; на улице Сент-Антуан были вывешены списки, украшенные трибунами и балконами; и все веселились, как свадебный колокол. 22 июня герцог Алва, как доверенное лицо Филиппа, принял Елизавету как новую королеву Испании. Генрих, которому уже исполнилось сорок, настоял на участии в турнире. В таких поединках победа присуждалась тому всаднику, который, не снимаясь с коня, сломал три копья о доспехи своего противника. Генрих добился этого на герцогах Гизе и Савойском, которые знали свои роли в спектакле. Но третий противник, Монтгомери, сломав копье против короля, неловко позволил остроконечному обрубку оружия пройти под козырьком Генриха; оно пронзило глаз короля и достигло мозга. Девять дней он лежал без сознания. 9 июля состоялось бракосочетание Филиберта и Маргариты. 10 июля король умер. Диана де Пуатье удалилась в Анет и прожила там семь лет. Екатерина де Медичи, жаждавшая его любви, носила траур до конца своих дней.

ГЛАВА XXIII. Генрих VIII и кардинал Вулси 1509–29

I. МНОГООБЕЩАЮЩИЙ КОРОЛЬ: 1509–11

Никто, глядя на юношу, взошедшего на английский трон в 1509 году, не мог предположить, что ему суждено стать одновременно и героем, и злодеем самого драматичного царствования в истории Англии. Еще восемнадцатилетний юноша, его прекрасный цвет лица и правильные черты делали его почти по-девичьи привлекательным; но его атлетическая фигура и доблесть вскоре свели на нет все проявления женственности. Иностранные послы наперебой восхваляли его русые волосы, золотистую бороду, «чрезвычайно красивое тельце». «Он очень любит теннис», — докладывал Джустиниани венецианскому сенату; «это самое красивое зрелище в мире — видеть, как он играет, его светлая кожа сияет сквозь рубашку тончайшей текстуры».1 В стрельбе из лука и борьбе он равнялся с лучшими в своем королевстве; на охоте он, казалось, никогда не уставал; два дня в неделю он отдавал поединкам, и в этом с ним мог сравниться только герцог Саффолк. Но он также был искусным музыкантом, «пел и играл на всех видах инструментов с редким талантом» (писал папский нунций), и сочинил две мессы, которые сохранились до наших дней. Он любил танцы и маскарады, пышность и изысканные наряды. Ему нравилось драпироваться в горностаевые или пурпурные мантии, и закон давал ему одному право носить пурпур или золотую парчу. Он ел с удовольствием и иногда затягивал государственные обеды до семи часов, но в первые двадцать лет своего правления тщеславие обуздало его аппетит. Он нравился всем, и все восхищались его гениальной простотой манер и доступностью, его юмором, терпимостью и милосердием. Его воцарение приветствовали как зарю золотого века.

Интеллектуальные слои тоже ликовали, ведь в те благодатные дни Генрих стремился стать ученым, а также атлетом, музыкантом и королем. Изначально предназначенный для церковной карьеры, он стал чем-то вроде богослова и мог цитировать Писание для любой цели. У него был хороший вкус в искусстве, он собирал коллекцию с разбором и мудро выбрал Гольбейна, чтобы увековечить свой пупс. Он принимал активное участие в инженерных работах, кораблестроении, строительстве укреплений и артиллерии. Сэр Томас Мор сказал о нем, что он «обладает большей образованностью, чем любой английский монарх, когда-либо существовавший до него». 2 — Не слишком высокая похвала. «Чего же еще ожидать, — продолжал Мор, — от короля, вскормленного философией и девятью Музами?» 3 Маунтджой в экстазе писал Эразму, находившемуся в то время в Риме:

Чего только не пообещаешь себе от принца, с чьим необыкновенным талантом и почти божественным характером ты хорошо знаком! Но когда вы узнаете, каким героем он теперь себя показывает, как мудро он себя ведет, какой он любитель справедливости и добра, какую привязанность он питает к ученым, смею поклясться, что вам не понадобятся крылья, чтобы вы полетели смотреть на эту новую и благоприятную звезду. О, мой Эразм, если бы ты видел, как весь мир здесь радуется обладанию 50 великим принцем, как его жизнь — все их желания, ты бы не смог сдержать слез от радости. Небеса смеются, земля ликует.4

Пришел Эразм и на мгновение разделил бред. «Раньше, — писал он, — сердце учености находилось среди тех, кто исповедовал религию. Теперь же, когда эти люди в большинстве своем предаются чревоугодию, роскоши и деньгам,* любовь к учению перешла от них к светским князьям, двору и знати. Король допускает к своему двору не только таких людей, как Мор, но и приглашает их — принуждает их — следить за всем, что он делает, разделять его обязанности и удовольствия. Он предпочитает общество таких людей, как Мор, обществу глупых юношей, девушек или богачей». 5 Мор был одним из членов королевского совета, Линакр — врачом короля, Колет — проповедником короля в соборе Святого Павла.

В год воцарения Генриха Колет, унаследовав состояние своего отца, использовал большую его часть для основания школы Святого Павла. Около 150 мальчиков были отобраны для изучения в ней классической литературы, христианского богословия и этики. Колет нарушил традицию, укомплектовав школу светскими учителями; это была первая неклерикальная школа в Европе. Против программы Колета выступили «троянцы», которые в Оксфорде выступали против преподавания классики на том основании, что это приводит к религиозным сомнениям, но король отменил их и дал Колету полное одобрение. Хотя сам Колет был ортодоксален и являл собой образец благочестия, его враги обвинили его в ереси. Архиепископ Уорхэм заставил их замолчать, и Генрих согласился. Когда Колет увидел, что Генрих склоняется к войне с Францией, он публично осудил эту политику и, подобно Эразму, заявил, что несправедливый мир следует предпочесть самой справедливой войне. Даже в присутствии короля Колет осуждал войну как противоречащую заповедям Христа. Генрих в частном порядке умолял его не нарушать моральный дух армии, но когда короля призвали сместить Колета, он ответил: «Пусть у каждого будет свой