Читать интересную книгу Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

Это был не первый визит Ефрожины в столицу, но при дворе она была впервые. Оттого и восторгалась почти всем, что видела на пути в залу, где должен был состояться прием. Хотя и скрывала свою радость — разве уместно шляхтянке показывать свой интерес? И именно там, в роскошной зале, где Сигизмунд велел своим пленникам из Московии предстать и приветствовать его, как подобает властителю побежденной страны, впервые она была удивлена тому, что открывалось в ее муже.

Ефрожина почти не слушала речь гетмана Жолкевского, в которой тот прославлял мужество короля и доблестные результаты его похода на соседа-варвара, что после стольких лет наконец-то оказался под пятой королевства. Она смотрела только на бывшего царя Московии, растерянного и испуганного старика, на его не менее взволнованных родичей. Немудрено, что Московия покорилась славному королю Сигизмунду, коли на троне у нее был такой старец с трясущимися от волнения руками!

Бывшему царю Московии, Василию Шуйскому, пришлось после этой речи покорно склониться перед Сигизмундом, а его родичам и вовсе пасть на колени, прося милости у победителя для себя. Когда король гордо кивнул и пообещал «заботиться» о них, когда некогда гордые московские царь и бояре коснулись губами его руки в знак благодарности, Ефрожина вдруг заметила, как недовольно кривит губы Владислав. Это же увидел и Александр, стоявший рядом с ними, усмехнулся:

— Пану не по нраву унижение московитов, видать? Или пан не рад триумфу нашего короля? Победе нашей славной армии?

— Достойная виктория должна иметь тот же триумф, — коротко ответил Владислав. — Что достойного в унижении немощного старика и зрелых мужей?

Взгляды ее мужа и брата скрестились поверх ее головы, Ефрожина кожей почувствовала их ненависть друг другу, которую те не забыли, даже уже связанные родством.

Там, где часто сыплются искры, велика опасность большого пожара, велика вероятность, что рано или поздно вспыхнет огонь. Так и случилось.

Спустя несколько дней после Святой Пасхи, на празднование которой Ефрожина уехала в Дубно, где был ее отец, она возвращалась в Заслав в сопровождении отряда гайдуков во главе с Александром. Еще не было между супругами того холода, что заморозил сердце Ефрожины, заставил душу оледенеть. Владислав был предельно заботлив о своей жене, особенно той весной, когда они ожидали появления на свет своего первенца. Заславский тогда уехал на границы, которые огнем и мечом отодвинул зимой вглубь казацких степей, его так долго не было в замке, что Ефрожина заскучала, а после и вовсе приказала закладывать сани, решив поехать к отцу и брату.

Пан Острожский тогда был недоволен приездом дочери, что прибыла в Дубно без позволения супруга. Недостойно то было совсем жены шляхтича, потому он первый день не приветил дочь, наказывая ее своей холодностью за пренебрежение основ воспитания. Но после сменил холод на радушие, довольный до глубины души, что вскоре род Острожский получит достойное продолжение, а у Заславского появится наследник герба и рода. Именно пан Януш настоял, чтобы Ефрожина взяла с собой Александра в провожатые до Заслава, даже не предполагая, к каким последствиям это приведет.

В день, когда поезд пани Заславской приближался к окрестностям Заслава, схизматики ждали Святую пасху, как обычно отставая от верной даты, принятой папой Святой Церкви латинской. Возле небольшой часовни, что стояла аккурат подле дороги, что вела наикратчайшим путем в Заслав из Дубно, стояли холопы, что на кануне Святого праздника, пришли освятить яйца и высокие хлеба, как делали то из года в год. И как назло корзины с ними были выставлены на небольшой площадке перед часовней, что осталась покрытой снегом в то время, как дорогу и землю вокруг часовни покрывал слой жижи, так свойственный весеннему пути.

Можно было объехать, но с риском застрять колесами колымаги пани Ефрожины в грязи. Проще же ехать по снегу, объезжая бездорожье. Александр дал знак, и гайдуки принялись сгонять схизматиков прочь с той полоски снега, щедро размахивая плетьми, сбивая шапки с мужчин, стегая даже по голосящим женщинам.

— Что творится? — выглянула в оконце Ефрожина, встревоженная людскими криками. Александр, зло кусая ус, приблизился к колымаге и склонился к нему.

— Быдло не пожелало убираться прочь с пути, — процедил он. — Не волнуйся, Ефа, мы сгоним их быстро. А ты должна мужу своему сказать, что хлопы его от рук отбились, кнута, видать, давно спины не знали. Не будешь держать быдло в кулаке, пожалеешь, Ефа. Ну, что там так долго? — крикнул он гайдукам.

— Приветствую, пана и пани, — к колымаге подошел старик, судя по тому, что он нашел в себе довольно смелости обратиться к ним напрямую, — староста какого-то близ лежащего дыма. Он так низко поклонился, что его усы коснулись грязного снега. — Долгих лет здравия пану и пани! Проше пана не серчать на людей да отозвать гайдуков. Мы уберем с пути пана наше добро, отойдем в сторону.

— Так дело в добре вашем? — Александр повернулся и бросил быстрый взгляд назад, на холопов, что спешно собирали корзины, пытаясь сохранить их от копыт лошадей гайдуков, бережно укрывая их своими телами.

— Так Пасха на дворе, — уже тише произнес старик, опуская глаза в землю, понимая, что невольно признается ныне в нарушении закона этих земель, ставящих его веру вне закона. — Надобно яйки освятить…

— Ты ошибаешься, старик! — резко ответил Александр, направляя коня на старосту, толкая его на землю. — Святая Пасха была несколько дней назад!

А потом вдруг резко стегнул пан Острожский коня, направил коня прямо в толпу холопов, что разбежались в стороны при виде шляхтича, видя по выражению его лица, что он не остановится даже перед смертоубийством, что может свершиться под копытам его валаха. Он развернулся после к вознице и крикнул ему:

— Давай быстро за мной!

Холоп на козлах колымаги заколебался, и Ефрожина крикнула ему после недолгих колебаний, торопясь приехать в замок до возможного возвращения мужа:

— Пошел, что стоишь! Пошел!

Двинулась колымага вперед, поехала по снегу следуя недавнему пути всадника. Затрещала под тяжелыми колесами скорлупа яиц, разломились на куски мягкие хлеба, разломись под ободами тонкие свечи. Заголосили холопки в голос, на миг перепугав Ефрожину да так, что дите испуганно шевельнулось в животе.

А потом вдруг случилось то, что никак не должно было случиться. Ефрожина даже не поняла, что глухо застучало вдруг о заднюю стенку колымаги, отчего так яростно завопил Александр. Она едва высунулась в оконце, как мимо ее носа пролетело что-то, в чем позднее, подавив испуг, она признала яйцо. Их, пана и пани из рода Острожских забрасывало яйцами, кусками хлеба и комьями грязи холопское быдло!

— Увози пани! — донесся до Ефрожины крик брата, а потом колымага затряслась на ухабах так, что она едва не упала на сидение. Все время, пока она ехала, судя по стуку колес да покрикиванию возницы, одна, без охраны гайдуков и Александра, Ефрожина неистово молилась, испугавшись, что вдруг холопы могут причинить какой вред ее брату. Она слышала, что иногда в дымах бунтуют холопы, порой зверски расправляясь с паном-хозяином этой земли. Потому ее сердце так билось бешено в груди, потому так дрожали руки.

Александр нагнал сестру спустя некоторое время, и она обняла его с облегчением в сердце, благодаря Господа за то, что у нее такой брат — смелый, сильный, не побоявшийся пойти в толпу быдла, этих еретиков, которых справедливо, как отныне она думала, жестоко преследуют в землях королевства. И она искренне недоумевала после, почему так зол Владислав, который узнав о том происшествии, кричал в голос на нее и Александра.

— Что с того, что мы их помяли? — возразил ему молодой Острожский, в то время как его сестра испуганно вжималась в спинку кресла, желая быть где угодно, только не здесь, не в этой зале. — Они же быдло! Что с того, что спалили их часовенку? Ничего незаконного в том нет!

— Что с того? — буквально шипел в лицо шурину Владислав. Ефрожина впервые видела его в подобном гневе — его губы побелели от ярости, глаза сверкали. — Что с того? А то, что хлопы не стали возвращаться в свои дымы, ушли в сторону степей казацких. А предварительно сожгли храм новой веры униатской, повесив священника. Тебе мало того? Разворошил эти угли и ныне к себе в земли, верно, любимый мой брат?