Читать интересную книгу Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

— Я понимаю то, — ответила Ксения, сжимая поводья. Эльжбета, видя ее страх не влезть в платья, что носила Ксения до тягости своей, посоветовала ей побольше выезжать верхом, утверждая, что именно поездки верхом помогли ей сохранить до зрелого возраста фигуру. Вот Ксения и выезжала, когда выдавалась свободное время от хлопот за младенчиком. Слава Господу, он был спокоен, прилично ел и долго спал, не просыпаясь, словно набираясь сил для того времени, когда встанет на свои пухленькие ножки.

— Я вернусь, как смогу, — заверил Ежи Ксению. — Скажу, что стар становлюсь, что мне не до того, чтобы подле него вечно быть. Что хочу сидеть у горящего очага да пиво пить, закусывая справной колбаской. Я вернусь!

Но было еще, о чем он желал переговорить ныне с ней, оттого и выехал со двора рано поутру, наслаждаясь морозным воздухом, что так бодрил, ласково трепал обнаженную кожу щек, заставляя опускать лицо пониже в меховой ворот. Об не стоило говорить в доме да и на дворе тоже, только тут на этом зимнем просторе, когда окрест ни видно ни единой живой души, не считая собак, что крутились в ногах лошадей.

— Недаром тебя он чаровницей кликал. Чаровница ты и есть! — вдруг сказал Ежи, и Ксения повернулась к нему, взглянула сквозь прищур глаз, гадая, о чем пойдет речь далее. — Околдовала своими очами шляхтича, запутала душу. Я о Лешко речь веду, Кася, о Лешко Роговском. Он ведь самотный волк {4}, Кася. Как пришел ко мне боле десятка лет назад таким, так и ходит поныне. А тогда он с пепелища в эти земли пришел. Его вотчину дотла пожгли, а жинку и детей малых зарубили, хлопов угнали. Сам он едва жив остался. Зацепилась душа за тело, вот и не ушел он в небеса. Московиты то были, Кася, не тебе в обиду будет сказано то. Люди все земли делят, забывая, что на землях этих душ полно. Вот и я стал на старости призадумываться о грехах своих, что ворохом за мной тянутся… Да не о том я ныне! О Лешко! Просил он, Кася, у меня руки твоей давеча. Говорил, коли соглашусь, он лоб расшибет, а вено тебе доброе даст, что жить ты с ним будешь, горя не зная, что по земле ходить не будешь — на руках пронесет через жизнь.

— И что ты сказал ему на то? — холодея душой, спросила Ксения, пытаясь изо всех сил сохранить хладнокровный вид. Назвавшись дочерью Ежи, она вручила ему свою жизнь. Она не знала, как принято у ляхов, но будь она в Московии при том, Ежи мог распоряжаться ее судьбой, как ему было угодно. Даже замуж отдать.

— Я стар, Кася, — тихо сказал Ежи, отводя глаза на край земли, щурясь от света, что ударил при том в глаза. — Я стар, а потому не могу не думать, что ждет тебя, коли срок мой придет. Сама ведаешь, ныне тебе нет дороги в Заслав. Ныне твоя дорога отлична от дороги Владека, и не пересечься им, не дано того. Лешко силен и смел, голова у него на плечах. Я его тогда оставлю на землях моих, и ты никогда не будешь знать нужды при нем или страха. Думай сама, Кася. Твоя жизнь — тебе и решать. Пойдешь за Лешко, Кася?

— Не хочу, — ответила и сама удивилась, как легко слетело с губ то, что еще год назад даже сказать не смела, не краснея от стыда за свою смелость. А потом проговорила, наслаждаясь каждым словом. — Я не пойду за Лешко. Он знатный и справный шляхтич, достойный муж. Но я не хочу за него замуж. Не хочу.

Ежи кивнул, в глубине души довольный тем, что слышал сейчас, но все же сделал еще одну попытку вразумить ее:

— Но подумай о том, кто защитит тебя, коли меня не станет? Тебя и сына твоего? Я ведь стар, Касенька. Глянем правде в очи: старец я, а не воин.

Она задорно улыбнулась ему, потянулась и коснулась ласково щеки, подмигнула.

— Ну, думаю, пани Эльжбета точно поспорит с тобой в словах этих, — а потом выпрямилась, вмиг посерьезнело лицо. — А что касается Лешко, то слово мое ныне таково: под венец не пойду. Я отныне сама себе пани, верно? Знать, и должна суметь защитить и себя саму, и сына. И сделаю то, вот увидишь! А теперь геть думы худые о старости, пан отец! Хотя, коли не обгонишь меня до двора, то точно пора тебе к очагу да к кружке отвара травяного, а не пива! А ну! Пошла!

И Ксения вдруг стегнула легко свою лошадку, помчалась по разъезженной дороге к дыму пана Смирца, что виднелся вдали, за которым стоял панский двор. Только полетели из-под копыт снежные хлопья, взвился парусом широкий плащ, подбитый мехом лисы.

— Куда тебя понесло, заноза? — крикнул Ежи, приподнимаясь в седле. Звонкий задорный смех был ему ответом, наполняя его душу молодецкой удалью да азартом от предстоящей гонки по снежной дороге. — Ну, гляди тогда, заноза! Увидишь еще копыта моего валаха…

Он стегнул коня, быстро переходя с рыси на галоп, склонившись к шее валаха, наслаждаясь ветром, что бил в лицо. Шапка слетела с бритой головы, упала в сугроб, но Ежи даже не придержал коня — после пошлет на поиски холопа. Сейчас же единственное желание билось в груди догнать эту девчонку, что уже почти въехала на улочку дыма, крича издали холопам уходить с дороги.

Вон как лихо несется, думал с гордостью Ежи, даже не придержала лошадь, въезжая в дым. А ведь еще год назад даже подойти боялась к коню! Глядишь, верно тогда сумеет уберечь и себя, и дите свое от невзгод, коли нужда такая придет. В стольких передрягах побывала, а не сломалась, только закалилась, будто в огне кузни лезвие сабли. Такая точно хребет недоли переломит! И дай Бог да Святая Матерь Его, чтобы так все и случилось!

1. Иоаким и Анна, родители Богородицы. Отмечался 22 сентября по григорианскому календарю. В романе и далее — все даты будут указываться именно по новому стилю.

2. Время сбора корнеплодов (репы, свеклы, моркови и пр.)

3. Косяк двери

4. Соответствует русскому «Бирюк»

Глава 50

Осень, 1615 год

— Angele Dei, qui custos es mei {1}, — вторила еле шевеля губами хору голосов, разносившихся высоко под сводами костела, Ефрожина. Она красиво сложила перед собой руки, переплела белые пальцы. Вся ее поза выражала ныне само благочестие и покорность, а глаза, скрытые под опущенными ресницами, казались затуманенными религиозной эйфорией, ведь их хозяйка была так погружена в молитву. Тонкий стан обтянут бархатом темно-синего цвета, на котором так отчетливо бросается в глаза распятие, усыпанное сапфирами в тон платья и жемчугом. На голове — аккуратный венец из золота и камней, как на нагрудном украшении, темный рантух из полупрозрачной ткани скрывает от посторонних глаз узел из каштановых кос.

Но каждый кто подумал бы, что Ефрожина погружена в молитву, ошибся бы. Нет, она повторяла за остальными прихожанами слова молитвы, завершающей мессу, но ее внимание было приковано к человеку, что был подле нее и так же молился, сложив перед собой руки, как и другие.

О Господи, до сих пор, спустя несколько лет при взгляде на это волевое лицо, на темные волосы, что Владислав убирал назад, открывая высокий лоб, от его сильных рук и разворота плеч, обтянутых плотной тканью жупана, у нее сердце колотилось чуть быстрее обычного! Пусть не так, как ранее, когда она была без памяти влюблена в него, пусть уже слабее. Но видит Бог, в том охлаждении, что был между супругами, нет ее вины, что бы ни говорили люди!

В первые дни после венчания Ефрожина была так счастлива, так радовалась, что стала женой пана Заславского. Ей нравилось, как замирает сердце, когда она ловит на себе его взгляд, как вспыхивает что-то в груди огнем, когда он касается ее или целует в губы, как целовал тогда, в их первую брачную ночь. Она думала, что любит его. Она полагала, что так будет всегда. И она ошибалась.

Александр, ее брат, всегда казался Ефрожине сосредоточием тех качеств, что должны быть присущи каждому шляхтичу, особенно тому, кто владеет «королевством в королевстве», как любил говаривать ее отец. И ей казалось тогда, что Владислав такой же, как ее брат. Увы, в обратном ей пришлось убедиться довольно скоро, уже в Варшаве, куда они поехали, дабы поприветствовать триумфальное возвращение короля из диких земель Московии.