богатство у имущих и делят его между бедняками, безошибочно творят суд и расправу по собственному разумению и большей частью гибнут, становясь жертвой людской неблагодарности и коварства. Они гонимы и потому пользуются народной симпатией и поддержкой. Они воплощают народную мечту о скором достижении справедливости. В их жизни есть момент высокого освобождения личности от социальных пут, социальных предрассудков, от прежней биографии и прежних представлений о действительности — не случайно ведь А. С. Пушкин делает Дубровского лесным разбойником.
Благородный разбойник ловок, бесстрашен и проницателен, он постоянно в действии, его будни — нападения и бегство, перестрелки и пережидание опасности под дружеским кровом, беспрерывный поединок с коварными врагами. О Дате Туташхиа тоже не скажешь, что его маузер залеживается в отделанной инкрустацией деревянной кобуре; ему знакома горячая волна погони за плечами, и не раз спасают жизнь абрага редкая находчивость, храбрость, быстрый скакун и верные побратимы. Все это так, все это есть в романе. А вот когда грузинские кинематографисты начали работать над многосерийной экранизацией романа, выяснилось, что в нем совсем немного действия в прямом смысле этого слова. Нет, не о том, обычном случае речь, когда повествование, прозу приходится превращать в драматургию, как того требуют законы экрана. По- ‘ ступки Даты часто даны в романе отраженно, через реакцию других действующих лиц, да и очень мало у него поступков, которые принято связывать с традиционным обликом, традиционным образом жизни благородного разбойника. Выстрелы, погони и беспрерывные столкновения абрага с властями собственно то, что и должно было бы двигать сюжет, осталось если не на периферии повествования, то, во всяком случае, не в центре его. Дата — стихийный бунтарь, бунтарь-одиночка и с этой точки зрения соответствует нашим представлениям об абраге, человеке вне закона, отстаивающем справедливость, но он сделал своей жизненной целью осмысленный систематический поиск истины, поиск самого смысла человеческого существования на земле, и его приключения — в первую очередь приключения мятущейся души и беспокойного ума.
Автор охотно пользуется реквизитом «костюмного» исторического романа — это подтверждают хотя бы сцены, связанные с появлением Даты в Тифлисе под видом дворянина-лаза Арзнева Мускиа: здесь и мужчины-рыцари вокруг прекрасной дамы, и пышное застолье с неизбежными цветистыми тостами, и подробно представленное пение хора в духане, и возникновение перед нашими героями седого, безупречно воспитанного джентльмена, оказавшегося начальником Кавказской жандармерии графом Сегеди. Бьющая красочность этих сцен не мешает, впрочем, следить за их сутью, а она серьезна и значительна — за столом идет разговор об острейших проблемах национальной истории, да и диалог Даты и графа многое проясняет в позициях противостоящих сторон… Традиционны в исторической романистике фигуры двойников-антиподов (вот оно, бессмертие «железной маски» и «Рюи Блаза»), только в романе поразительное сходство абрага и его двоюродного брата — жандарма Зарандиа ни разу не использовано как двигатель сюжета. История с ковром Великих Моголов и разоблачением резидентки многих разведок прелестной француженки Жаннет де Ламье явно имеет своей предтечей старый добрый авантюрный роман, но не помогает ли эта история понять систему представлений Мушни Зарандиа о служебном долге и основах человеческой нравственности?
Романист, казалось бы, ни в чем не отступает от сложившихся народных представлений о благородном разбойнике, об абраге — борце за справедливость и отдает должное его скитальческим подвигам, а при ближайшем рассмотрении выясняется, что движение романа определено не действием, но мыслью и чувствованием героя… Многое привычно для читателя в романе «Дата Туташхиа», и часто волею автора сдвигаются наши привычные представления о предмете повествования. Так бывает, когда вы смотрите на дно реки сквозь прозрачную воду, а потом входите в нее и донные камни оказываются не там и не на той глубине, как можно было предположить, стоя на берегу.
Любитель авантюрного чтения вряд ли будет разочарован знакомством с «Датой Туташхиа» — достаточно проследить за хитроумными комбинациями Мушни Зарандиа и их поистине дьявольским осуществлением. Найдет для себя немало интересного читатель — коллекционер человеческих типов. Тут, кроме главных действующих лиц, целая галерея: и легкомысленно пошлый жандармский полковник Сахнов; и юнец, временно устроенный в жандармерию любвеобильным отцом, чтобы чадо избежало призыва на русско-японскую войну, и попавший в курьезнейшую ситуацию; и философ от рождения Сандро Каридзе, начавший жизнь убежденным монархистом и кончивший, ее убежденным врагом монархии, это он ушел в монастырь писать философские сочинения, а узнав о Февральской революции, напился на радостях и помер; и честный, упоительно добросовестный дурак, полицмейстер Никандро Килиа; ростовщики, нувориши, скупщики краденого, заключенные, разбойники, изготовители фальшивых документов — и так далее, и тому подобное, вплоть до Викентия Иалканидзе, который ото всех прочих отличался тем, что любил общество приличных людей и не раз жестоко платил за эту своеобразную страсть. Тому, из читателей, кто любопытствует по поводу старого быта — как жили люди, как общались между собой, какую, утварь держали в домах, — роман тоже представит весьма обширный материал. Ну, а если читатель пойдет вглубь и возьмет на себя труд проследить за перипетиями внутреннего сюжета, за тем, как меняется жизненная философия Даты Туташхиа, какие мировоззренческие драмы приносят абрагу обжигающие соприкосновения с окружающим его миром, видимо, этот читатель будет вознагражден за чтение в полной мере.
Роман «Дата Туташхиа» прост, ясен и сложен. Просты и ясны в отдельности принадлежащие героям реплики, высказывания, поступки, сложна взаимосвязь между ними, сложно складывается эволюция абрага и его двойника антипода. Охватить взглядом полную, целостную картину духовной жизни героев поистине нелегко.
Ориентированность романа на различные уровни восприятия очевидна. Очевидно и то, что он лишен словесных и смысловых шарад, рассчитанных на узкий круг осведомленных ценителей. В эту игру с читателем не играют. Ему предлагают размышлять, сопоставлять факты и высказывания, изучать предмет с различных точек зрения. Каждый читатель снимает свой урожай, а насколько богатый — зависит от него самого. Думается, это — уважение к читателю.
* * *
Если бы романа как жанра не существовало, его должно было выдумать — иначе о чем беспрерывно размышляли бы и спорили критики?
Похоже, роман не знает подлинных кризисов. Ощущая время от времени упадок и не подавая подчас заметных признаков жизни (если понимать под жизнью жанра появление крупных произведений с ясными жанровыми признаками), он тем не менее в каждом случае имеет право сказать, что слухи о его смерти сильно преувеличены. Нет, эти слухи вовсе не опровергаются огромными повестями, лукаво раздутыми до немыслимого многостраничья, — тут налицо откровенная компрометация благородного жанра. Роман жив потому, что он подвижен, всегда открыт жизненным и литературным веяниям, потому, что он готов впитать и выразить