вообще, как я думаю, она будит его любопытство, она ему нравится, и он хотел бы её полюбить как единственно-родного человека. Отца же он вообще игнорирует как того, кто достоин хоть какого к себе отношения. Ни хорошего, ни плохого чувства он к отцу не испытывает. Вот как я. Я не могу сказать о своём отце ничего. Я же его и не видела ни разу. Какой он был? Или есть. Может, он был и хороший, но его пригожесть для меня вещь несуществующая. А ты любил своего отца?
– Любил. Его нельзя было ни любить. Хотя и уважать было не за что.
– А свою мать?
– Прежде думал, что не люблю. А теперь так уже не считаю. Поскольку жалею её и даже скучаю. Для меня в моей настоящей жизни их всё равно, что нет. А о мёртвых или хорошо, или правду.
– Радослав, – Ландыш развернулась к нему и обвила его руками, – ты не сердись на то, что я скажу. Но я скажу. У меня такое безотрадное чувство, что это не мой ребёнок. Я не питаю к ней любви, а должна была, раз родила её от того, кого люблю. Но тебя я люблю больше, чем твоего ребёнка. Вот видишь, я сказала, твоего ребёнка, а не нашего. Вот была когда-то на Земле такая дремучая практика, называемая «суррогатная мать». Женщине как племенной корове вводили зародышевый материал, и она вынашивала в себе того, кого при рождении забирал себе заказчик. Вика и забрала себе мою Виталину, как будто я родила её по чьему-то заказу. И ведь что ужасно, я действительно кукушка. Мне безразличен этот ребёнок! Или почти безразличен.
– Я же всегда тебе говорю, ты недоразвитое существо, Ландыш. Хотя существо и обворожительное.
– И я тебя не люблю, – сказала вдруг Виталина, чем повергла в оцепенение свою мать, поскольку фраза прозвучала из уст малолетнего ребёнка со взрослой осмысленной интонацией обиды и осуждения недоразвитому существу, по воле случая ставшему её матерью.
– А ну, спи! Ворочается тут как старая карга! – вскричала мать -недоразвитое существо. – Бессонницей, что ли, страдаешь?
– Я к мамочке Викусе хочу! – захныкала Виталина. И только когда Ландыш уступила своё место Радославу, когда он стал гладить девочке волосёнки, она уснула. После этого он отнёс дочь в другую комнату, где и была так и не востребованная детская комната. Ландыш чувствовала себя как человек, которому навязали последить за чужим ребёнком на время, а ребёнок досаждает, а время тянется томительно долго. Скорее бы уже утро, когда Радослав отвезёт Виталину в усадьбу Кука. Вместо того, чтобы утром понежиться в постели вместе с мужем, а это не было таким уж привычно-бытовым событием, придётся вставать, чтобы кормить и развлекать дитя, ставшее собственным дитём Кука и Вероники. Такая вот мысль была способна зачеркнуть всё то недавнее блаженство, в котором были растворены тело и душа Ландыш совсем недавно. Нет, решила она, больше у неё не будет никаких детей. А поскольку она была существом недоразвитым в определении собственного же мужа, то такая мысль её и не покоробила, не вызвала всплеска глубинной совести.
Когда под утро Виталина захныкала в одиночестве в доме, воспринимаемым ею чужим, Ландыш и не подумала просыпаться. Встал Радослав. Он утешил ребёнка, после чего уже не лёг. Он увёз ребёнка на континент к Куку, а к вечеру, вернувшись домой на пару часов, исчез и ночевать уже не пришёл. Ландыш спала в доме одна. Она ещё не знала, что их любовная близость уже никогда больше не повторится. Что она была в своём роде прощальной. Поскучав какое-то время, она опять отправилась к магу Кипарису кататься на лодке.
Так чья же ты, пасмурная девочка Виталина?
Виталина грызла сухарик мелкими зубками, похожими на зёрнышки риса, и смотрела на Ландыш со строгой задумчивостью, что делало её ещё забавнее. Как будто она не маленький ребёнок, а хорошенькая карлица, в чьей голове вовсе не детские думы. Рассматривая её, Ландыш думала о том, какая некрасивая эта девочка. С редкими волосёнками, с очень светлыми глазами, слишком большими для её маленького личика, хмурая не по детски. Брови почти отсутствовали, если зрительно, такими были светлыми. Лобастая, а носик маленький. Впрочем, у детей часто носы бывают маленькими, а зато уж вырастают у иных таковыми, что и отпилить бывает не лишним. При условии, что это женщина, поскольку мужчинам большие носы не вредят. Вероятно, её мать и отец не были красавцами, а вот насколько любили друг друга – это тайна, о которой уже никогда не узнаешь.
– Как ты думаешь, Вика, её родители любили друг друга? – спросила Ландыш у Вики. Вика выглядела бледной и осунувшейся, что говорило о сильном переутомлении. Она ради того, чтобы не бросать Кука без своего присмотра, отказалась ложиться в стазис-камеру, и все перегрузки заметно на ней сказались. Она хотела, если уж суждено погибнуть при перелёте, принять смерть в осознанном состоянии рядом с последним своим мужем. Она была уверена, что Кук – её последний муж. И никого, как ей казалось, она не любила сильнее, чем его. Он единственный, к кому любовь Вики носила сложносоставной характер. Он был для неё одновременно и мужем, и отцом, и даже сыном, которому необходим постоянный пригляд. Ни к одному прежнему мужу такого глубокого чувства она не испытывала. Она искренне забыла, что у девочки Виталины были какие-то иные родители, а не она сама вместе с Куком.
– Очень. Очень любили они друг друга, – ответила Вика. – Разве можно сомневаться, когда видишь такую вот ангельскую красоту её лица? Её несомненный большой личностный потенциал, который раскроется в будущем. А мы с Белояром, то есть с Артёмом поспособствуем тому со всем удвоенным усердием. У Артёма отличный дом на Земле, в лесу. Его так и сохранили за его близкими людьми. Сначала за его дочерью, после её отлёта с Земли за Ариадной – дочерью уже самой Ксении, которую воспитывает мать Венда. Так что нам будет где жить, не прикладывая больших затрат, как бывает на новом и необжитом месте.
Ангельская красота? Ландыш скептически промолчала. Девочка ей резко не нравилась. Неожиданно она вдруг спросила у ребёнка, вспомнив свой последний сон, странность которого её саму уже не удивляла. Такие сны стали привычными, как вечер после дня, как утро после ночи. – Чем закончилась сказка про волшебный городок и про мальчиков – колокольчиков, когда Алёша сломал музыкальную табакерку? Папа тебе рассказал об этом?
Вика замерла. Сказать, что она побледнела, было невозможно