что она встречается с черным, велели ей не позорить их расу и бросить меня. Она ответила им, что дело не в расе, а в человеке, что лучше меня нет. Мы мечтали иметь детей, много детей. Потом оказалось, что она из-за своей полноты не может рожать. Мы усыновили двух черных мальчиков восьми и шести лет, Джексона и Майкла. Они были такие голодные, когда мы их привезли из детского дома, что съели все, что нашли в холодильнике за ночь, пока мы спали. Потом отъелись, привыкли, что еда всегда есть в доме. Я их всему учил, что сам знал. Жизнь смыслом наполнилась. Потом Рамена, так зовут бывшую жену, захотела иметь дочку, мексиканскую девочку. Нашли мы мексиканскую девочку. Ее звали Фрида, ей только что исполнилось семь лет. Мы с женой боялись, что мальчишки будут ревновать нас к новой дочке, но они приняли ее хорошо. Почувствовали себя старшими братьями, гуляли с ней, читали ей книжки, учили своим шалостям. Где-то через месяц после появление в нашей семье Фриды вечером позвонила воспитательница из яслей, куда подруга Рамены водила свою шестимесячную дочь, и попросили забрать ребенка, так как мать за ней не пришла, дозвониться до нее не могут, а Рамена единственный человек, на кого оформлено разрешение забирать ребенка в случае необходимости. Мы вместе съездили и забрали маленькую Элли. Весь вечер пытались дозвониться до матери, но телефон молчал. Я съездил к ней на квартиру, но ее там не оказалось, соседи тоже ничего не знали. Я оставил им телефон и попросил позвонить, если что-то прояснится. Утром позвонили из полиции и сказали, что соседи дали мой телефон. Мать Элли сбила машина, и она скончалась в госпитале, не приходя в сознание. В документах нашли ее адрес, узнали от соседей, что я ее искал. Она была мать-одиночка, беженка из Судана, родственников в стране не было. Я сказал о ребенке, они обещали прислать представителей органов опеки и забрать девочку. Когда Рамена узнала, что Элли заберут, то вцепилась в нее и сказала, что никому ее не отдаст. Она всегда мечтала о грудном ребенке, а я не хотел возиться с подгузниками и сосками. Я не согласился. Девочку забрали, но жена продолжала навещать ее. Она плакала, умоляла взять Элли, и я в конце концов сдался. Это была моя самая большая ошибка. Получив Элли, Рамена сосредоточила всю любовь на ней. Девочка часто болела, плакала по ночам, жена сидела возле ее кроватки, а я спал один. Если раньше у нас секс был 3–4 раза в сутки, то теперь могло быть ни одного или раз в спешке. Меня это не устраивало. Я чувствовал себя отвергнутым. Начались ссоры. Потом девочка подросла, вроде жизнь наладилась, но не было между нами уже того тепла, как раньше. Я тоже привязался к Элли. Когда ей исполнилось 5 лет, мне предложили работу в Бостоне в той же компании, но с повышением должности и зарплаты, а наш офис закрывали. Я согласился переехать. Рамена ехать не захотела. Сказала, что будет жить с детьми здесь, тем более что старший уже пошел в местный бесплатный колледж. Я согласился, надеясь скоро вернуться обратно, как только найду работу в Техасе. В Бостоне мне понравилось. Работа и коллектив были хорошими. Да и отношение к черным совсем другое, чем на Юге. Я прилетал раз в месяц навестить семью, на каникулы старшие дети приезжали ко мне. Так продолжалось года три. Потом Рамена подала на развод. Я согласился. Сыновья уже жили самостоятельно, Фрида помогала жене с Элли. Вскоре я узнал от знакомых, что Рамена вышла замуж за мексиканца. Когда Элли было 12 лет, она приехала ко мне на каникулы и заявила, что в Хьюстон к маме и отчиму не вернется, захотела жить со мной. Я согласился. Рамена, мне кажется, этому даже обрадовалась. Сейчас Элли живет со своей гёлфрендшей, ей 20 лет. Да, она лесбиянка. В 18 лет ее первый роман закончился неудачно, и она возненавидела мужчин.
Миллер, открыл компьютер и повернул экран к Рите.
– Вот посмотри, это моя семья.
Рита увидела счастливую семью: маленькая девочка лет трех сидела на руках у отца, сзади стояли мальчики-подростки, девочка, года на два младше них, прижалась к черной женщине огромного размера. Рита опешила. Женщина была чернее Миллера и всех детей.
– Ты же говорил, что у тебя жена белая.
– Да, разве ты не видишь?
– Нет, – честно призналась Рита, – самый белый среди всей семьи – это ты.
– У нее просто кожа такая темная, а нос и кровь белой женщины, – с гордостью сказал он. – А я метис, у меня была индейская бабушка из племени чероки.
В начале апреля Рита сходила на маммограмму – рентген груди, процедуру, которую должны проходить раз в год все женщины для выявления рака груди. Рентгенолог, посмотрев полученные снимки, попросила ее задержаться. У Риты ёкнуло сердце. «Что-то не так», – поняла она. Рита оделась, дрожащими пальцами застегнула блузку и села ждать. Ей сразу же вспомнилась подобная ситуация, когда в тридцать шесть лет ей тоже сказали, что у нее рак. Сыну было 16 лет, денег на собственные похороны не было, и Рита мучительно придумывала способ умереть так, чтоб сыну не пришлось ее хоронить. Но тогда все обошлось. Она с самого начала не верила, что у нее рак, хотя биопсия подтвердила это. Когда опухоль удалили и снова взяли анализ ткани, оказалось, что Рита была права. Рака не было.
Рентгенолог пригласила ее пройти в другую комнату, где стоял рентгеновский аппарат другого типа. Ей снова сделали снимки и сказали, что вышлют результат по почте через 7–10 рабочих дней. Теперь эти 7–10 рабочих дней надо было как-то пережить. Из госпиталя Рита поехала на работу. Весь день у нее все валилось из рук. Она не знала, говорить ли Миллеру о случившемся. Какому любовнику она нужна будет без груди?
Миллер, как всегда, заехал за ней после работы. Первым его машину увидел Даник.
– Миллер за тобой приехал, – сказал он Рите.
– Идем поздороваемся с ним, потом я отведу тебя домой.
– Рита, он немножко страшненький. Можно я не пойду к машине здороваться, а только отсюда помашу ему рукой?
– Конечно можно, – улыбнулась Рита.
Назар встретил сына на крыльце дома.
– Как погуляли? – спросил он.
– Хорошо, – ответил Даник, – лягушку дохлую видели.
Рита все же решила ничего не говорить Миллеру. Она старалась вести себя как обычно, рассказывала смешные истории про Даника, но он