И вновь тишина воцарилась на заснеженном плоскогорье...
* * *
— Разрази меня гром! До чего же славно опять быть среди горцев!
Удар полуобглоданной говяжьей костью по грубой деревянной столешнице сопроводил эти слова. В просторном доме вождя племени хиргули собралось не менее двадцати человек — старейшины окрестных деревушек и лучшие воины, все дикие и свирепые с виду. Войдя в дом, они скинули пушистые меховые плащи, защищавшие тело от холода вечных снегов, и остались в овчинных безрукавках и кожаных сапогах — излюбленной одежде горцев. Широкие бакарийские пояса и рукояти сабель из позолоченной слоновой кости отличались варварской роскошью.
Но человек, находившийся в центре внимания, не принадлежал ни к одному из свирепых горских племен. На почетном месте восседал Конан-киммериец. Более десяти лет назад распростился он с извилистыми тропами Химелийских хребтов, и оттого разнообразен и долог был его рассказ.
— Да, пожалуй, туранцы впредь будут меньше вам досаждать,— Наконец речь зашла о недавних похождениях, и в голубых глазах киммерийца заплясали веселые искры.— Я зарубил Ездигерда на палубе его флагманского корабля. Клянусь, я стоял по щиколотку в туранской крови! Трон Ездигерда некому унаследовать, и можно ждать, что усобицы враждующих шахов вскорости развалят империю...
Седобородый вождь вздохнул:
— С тех пор как ты со своими афгулами и Деви Жазми-ной с ее кшатриями разгромили туранцев в долине Фемеш, они к нам почти не совались. Не тревожат нас и всадники Вендии: с того самого дня мы по молчаливому уговору соблюдаем перемирие. Вообрази, мы ни разу не наскакивали даже на их заставы! Я почти тоскую по прежним дням битв, когда мы обрушивали камни на их остроконечные шлемы, когда в каждом ущелье закованных в железо латников подстерегали засады!
Воспоминания заставили Конана улыбнуться. Потом его мысли вновь обратились ко дню сегодняшнему. Он знал, что до конца дней своих не позабудет гибкую черноволосую женщину с заплаканными глазами, стоявшую на дворцовой стене; ветер рвал шелковую вуаль из ее руки, вскинутой в прощальном движении, а конь уносил его вдаль, к окутанным синей дымкой хребтам, громоздившимся на горизонте...
Тучный бородатый старейшина откашлялся, прочищая горло.
— Мы так поняли, Конан, что дело у тебя неотложное,— сказал он,— Но послушай совета: обойди стороной плоскогорье Талакму. Последнее время там творится нечто страшное... страшное! Говорят даже, будто снежные демоны наших легенд снова бродят в горах!
— Что же это за демоны,— хмыкнул Конан,— которым удалось вселить страх в мужественные сердца сынов Гули-стана?
Старейшина наклонился вперед и ответил не без трепета в голосе:
— Дьяволы из черных бездн, порождения ночи, свившие гнезда на заснеженных перевалах Талакмы, вот что это такое. Мы находили там мертвые тела, изувеченные, смятые нечеловеческой силой... Но самое страшное — все они, даже только что убитые, проморожены насквозь! Люди говорят, замерзшие пальцы отламывались, подобно хрупким сосулькам...
— Спасибо за предупреждение,— невозмутимо поблагодарил Конан,— Но обходить Талакму — значит потерять добрых два месяца, а я, как ты верно заметил, в самом деле очень спешу. Я пойду напрямик, кратчайшим путем.
Тут вожди и старейшины заговорили разом, пытаясь его разубедить, но все понапрасну. Он устало поднялся и ушел во внутреннюю комнату, где ждала теплая меховая постель, а его друзья-горцы еще долго сидели все вместе и негромко беседовали, не спеша расходиться, и неподдельная тревога за Конана звучала в их голосах.
* * *
Конан шагал по снежной пустыне под скорбное завывание ветра. Летящий снег хлестал его по лицу, ледяной холод проникал даже сквозь толстую меховую куртку. За плечами киммерийца висел дорожный мешок, битком набитый всем необходимым для долгого пути в снегах. Горцы Гулистана щедро снабдили его грубым хлебом и сушеным мясом. Конан шел вперед, и пар от дыхания двумя белыми струями вылетал из ноздрей.
Вот уже несколько дней он шагал и шагал неутомимой легкой походкой жителя гор, поглощавшей милю за милей. На ночь Конан выкапывал себе пещеру в снегу; для этого при нем была короткая, широкая лопатка. Бездонные пропасти пересекали его путь. Иные он попросту перепрыгивал с разбега, иные обходил, а то спускался вниз по веревке и карабкался на противоположную сторону...
Ни единого следа не нарушало здешних снегов. Живые существа почти не попадались Конану на глаза. Лишь однажды голодный снежный барс бросился на него, но взмах жай-барского ножа отшвырнул хищника прочь. Конан там его и оставил — стыть на вечном морозе.
...Ощутив, что режущий ветер начал стихать, киммериец ободрал сосульки с бровей и остановился, оглядываясь. Позади него расстилалось беспредельное заснеженное плато, прорезанное глубокими трещинами. Громадные пики прятались в облаках. А впереди, далеко-далеко, смутно угадывалось начало спуска вниз, на равнину. Там ждал отдых, вдвойне желанный после столь изнурительного перехода.
Но тут зоркие голубые глаза заметили кое-что еще. Охваченный неожиданным любопытством, Конан прошел несколько шагов и снова остановился, внимательно разглядывая удивительные следы на снегу. Таких следов он никогда прежде не видел. Отчасти они напоминали медвежьи, но ни у одного медведя не было лап подобной величины, притом без когтей и с пальцами, сильно скошенными внутрь. Кем бы ни был оставивший след, он прошел здесь совсем недавно: поземка еще не успела замести глубокие вмятины. След вел мимо высокого ледяного обрыва. И Конан двинулся вперед, настороженный, как охотящаяся пантера.
Но даже молниеносная быстрота реакции не помогла киммерийцу увернуться от белого чудовища, кинувшегося на него сверху. Он успел заметить бесформенные конечности и голову без лица. Тварь сбила его с ног. Он с такой силой ударился оземь, что из легких вырвался воздух.
Он все-таки сумел наполовину вывернуться из смертоносных объятий, не дав белым лапам сомкнуться за спиной. Тем не менее демон сжимал его, точно в тисках. Конан отчаянно бился, пытаясь высвободить правую руку, державшую нож. Напрасно: чудовище было неизмеримо сильней. Тщетно напрягались исполинские мускулы киммерийца. Безликая голова склонилась над ним, точно желая заглянуть ему прямо в глаза. Невероятный холод начал растекаться по телу, и одновременно Конан ощутил мысленное прикосновение. Обитатель бездн зла, безымянный ужас снегов вознамерился пожрать его душу. Конан облился холодным потом. Его разум отчаянно сопротивлялся...
Обычный человек уже давно пал бы жертвой этой неодолимой неведомой силы. Но, по счастью, налет цивилизованности, прикрывавший варварские рефлексы Конана, был весьма тонок. Как всегда в минуту опасности, в нем могуче заговорил инстинкт хищного зверя. Жажда жизни собрала в железный комок все его мышцы. С треском разорвалась меховая одежда: Конан выпростал-таки левую руку и ударил кулаком в склонившуюся безглазую морду.