А Эйснеру — спасибо за полноту внимания.
* * *
Строки (о доме)
…Где покончила — тихо,
Как с собою — с любовью
* * *
Где покончила — пуще,
Чем с собою: с любовью.
* * *
Дом, с зеленою гущей:
Кущ зеленою кровью…
Где покончила — пуще
Чем с собою: с любовью.
* * *
14-го июня 1932 г. Кламар
* * *
Quand je suis née toutes les places étaient prises. Peut-être le sont-elles toujours, mais rien que pour ceux qui le savent.
Donc, il ne me restait que le ciel — celui où les avions n’ont rien avoir (2) celui que nul avion n’atteint).
* * *
N’oublie jamais que chaque instant de ta vie tu es à l’extrême limite du temps et qu’à chaque point du globe (place que tes deux pieds occupent) tu es aux dernières limites de l’horizon.
C’est toi — l’extrême limite du temps.
C’est toi — l’extrême limite de l’horizon.
Лучше: — C’est toi — l’extrême limite du temps.
C’est toi — les confins de l’horizon.
* * *
14-го июня 1932 r.
* * *
Quand j’ai vu dernièrement sur l’écran le grouillement <пропуск одного слова> de la Chine — j’ai reconnu ma vie.
Pauvres Chinois! Pauvre de moi!
Trop de barques. Trop peu d’eau.
* * *
Toute la pièce du monde se joue entre quatre, cinq personnages — toujours les mêmes.
La Jeunesse n’est qu’un vêtement qu’on se passe les uns aux autres. Non. Ce sont les uns et les autres qui sont le vêtement que revêt et laisse, et remet et laisse la jeunesse éternelle.
* * *
Mon amour n’a jamais été qu’un détachement de l’objet — détachement en deux sens: se détacher et ôter les taches. Je commence par le détacher — de tout et de tous, puis, une fois libre et sans taches, je le laisse — à sa pureté et solitude.
* * *
Le plaisir le plus vif de ma vie a été d’aller seule et vite, vite et seule.
Mon grand galop solitaire.
* * *
Les Françaises n’ont pas honte de se décolleter (dépoitrailler) devant les hommes, mais elles ont honte de le faire devant le soleil.
(Toilettes du soir et robes fermées du midi-Juillet.)[176]
* * *
(Здесь кончается голубо-синяя записная книжка с металлическими скрепами.)
ЛИЛОВАЯ ЗАПИСН<АЯ> КНИЖКА, БОЛЬШАЯ, БУМАЖНАЯ —
лета-осени 1932 г. (по-моему, мы на 101, Rue Condorcet, a потом 10, Rue Lazare Carnot Clamart)
* * *
Мур: — Я еврей?
— Нет, ты русский, и папа русский, но фамилия эта — еврейского происхождения, даже — библейского: на <пропуск числа> стр<анице> Библии: Авраам просил у Эфрона продать ему землю для погребения Сарры, а Эфрон продать не хотел, хотел — дать…
Через несколько дней, Мур
— Я — еврейского производства.
* * *
Мурина версия «В двенадцать часов по ночам…»[177]
Из гроба встает Император
И лезет куда-то туда
Он ищет любимого сына
Потом залезает в гроба…
* * *
Мой тот Париж (лета 1910 г.) с этим незнаком. А я та — с этой?
* * *
Я на квартиру никогда не смотрела с точки зрения удобств, а всегда — с точки зрения точки зрения. Потому все мои квартиры были трущобы — зеленые.
* * *
Le quarantième jour de mon anniversaire j’écrirai sur mes tablettes:
Quarante ans de noblesse.[178]
* * *
Мур:
— Когда я вырасту, я изобрету такую машину: нажать кнопку — и появляется мальчик — или девочка — на доске — из того места, где они находились.
А нажать другую кнопку — доска втягивается — ребенок исчезает.
(NB! выход из положения)
* * *
Чертес (вместо — черкес)
* * *
Мур — 4-летней Жаклине, дочке консьержки:
— Moi je reste avec Suzanne, et toi — reste avec toi![179]
* * *
La création lyrique nourrit les sentiments dangereux, mais apaise les gestes. Un poète est dangereux que lorsqu’il n’éc-rit pas.[180]
* * *
Раз только в мире стихи писались всерьез: Виллонова баллада Парламенту о помиловании,[181] баллада о висельниках,[182] вообще — весь Виллон.
Et tout le reste n’est que littérature[183] (особенно — французская!).
Нужно добавить: и сделали дело (помилование Виллона).
* * *
Сон
Садик, лестница, танцую на палке. Вокруг танцует Мур. Танцуем с Муром, сосед из окна смотрит. Вхожу — народ — Аля передает мне письмо. — Если Вы поедете на море — может пригодится. Вскрываю — огромная рукопись о Китае, в к<отор>ой пытаюсь найти следы прозы Г<оргуло>ва[184] и ничего не нахожу. Да, чек на 40 фр<анков>, дальше — само письмо на гранках, начинается: — В 4 ч. 3 мин. такого-то числа и дня, когда будут кричать газету Криёр (Crieur) — газету Crieur всегда кричат в 4 ч. 3 м<инуты> — и т. д. и т. д., но конца нету.
Читаю вслух (в комнате множество народа, несколько дам), почерк ужасный, мушиные лапы, листков — оказывается — бесконечность. Еще два чека: на сто и на пятьдесят долларов — между листками — точно награда за прочтение, либо: внутреннее условие даяния.
После, мое утверждение: — Можно убить, но писать нужно хорошо (разборчиво). Непонимающий одобрительный смех как после парадокса (т. е. обычного моего высказывания — наяву). Я, невзирая: — Нет, не так: убить еще не дает тебе право плохо писать! (Всё это не о содержании, а о почерке.)
* * *
У меня особый дар идти с собой (мыслями, стихами, даже любовью) как раз не-к-тем.
* * *
За последнее время мне на письма, равняющиеся событиям, не ответили:
Зигрид Ундсет (die Frau, die keine Blume war[185] — лейтмотив —)
и
Мак-Орлан[186]
(на мою хвалу его человечности)
— писатели, цену такому письму, т. е. цену души такого письма (как в Библии — цену крови) знающие.
Кому же не отвечать — как не им — мне?
* * *
Оставьте меня, потрясения, войны и т. д. У меня свои события: свой дар и своя обида — о, за него, не за себя.
Летопись своей судьбы.
Свое самособытие.
Войны и потрясения станут школьной невнятицей, как те войны к<отор>ые учили — мы, а мое — вечно будет петь.
* * *
Сегодня меня в первый раз в жизни (трогала — всех) укусила собака — черная, с желтыми надглазниками, лже-Подсэм — через решетку чужого сада. До крови. За то, что я ее, будучи незнакома с ней и невзирая на ее рычание, погладила.
(Потом эта собака, честное слово! каждый раз, когда я проходила, пряталась.)
* * *
В ауру начинаю верить из опыта: кто же, как не она, рознит и роднит меня с людьми еще до слова, до поступка.
Лицо, походка, одежда?
Тоже аура, т. е. неизбежное (у меня).
* * *
Что-то от квакера, который бы согрешил с цыганкой.
(я)
* * *
Мур: — Я хочу крутое в смятку.
* * *
Благородство и богатство слова гость: и купец (заморский) и гость (у блудницы) — и небесный гость.
* * *
Quand on a un enfant qui est mort de faim, on croit toujours que l’autre n’a pas assez mangé.
* * *
On n’a jamais eu un enfant, on l’a toujours.[187]
* * *
Свысока высокой насыпи…
* * *
На высокомерной насыпи
Счастья — могшего бы быть
* * *
Какие-то жены — каких-то Карлов,
Которые счетом — которых счетом?
(в тонах янтарных, а м. б. — в цепях янтарных — о Карловом Тыне)
* * *
— «Женщина не может одна».
— Человек — может.
* * *
Для Карлова Тына:
Внизу городочек
Прильнул собачкою…
* * *
SANTÉ[188]
При входе на улицу — занесенный кулак фонаря. Справа наискосок стена с плющем и густой сад. Недоходя до тюрьмы дом с акациями. — Что ты думаешь, старый дом? Стена углом, т. е. на две стороны от Santé — только трубы торчащие, как тощие шеи и кулаки. Ворота — въезжает фургон. Дальше по Santé справа — как последняя новость — Décès — Кончины — лавка естественных смертей, старушка с цветами (для естественных смертей). Недоходя — Bd. Arago — где-то вблизи казнят. Там же, против ворот — столовая.
С конца Santé виден Пантеон. Но что спрашивать с Пантеона, когда небо…
* * *
Никогда меня слово не заводило, но часто (предопределял) размер и (уносил) ритм.
* * *
Мур
— Мама, а мы — нищие?
— Да. Нет. (Мы рознимся от нищих только тем, что больше просим — и получаем, что нам не смеют (пока) дать 10 сант<имов>, но тряпье дают — ужасное. Так что, в общем, не рознимся ничем. И есть нищие, к<отор>ые, умирая, оставляют миллионы, что с нами навряд ли случится.)
(Поставленное в скобки думаю, но не говорю — что тут понять Муру? И мне.)
* * *
14-ое, кажется, августа 1932 г.
Колокола покрывают — странностью своего звука (не звонят никогда) все T. S. F-ы[189] и граммофоны. On a toujours assez de voix pour être entendu.[190]
* * *
Myp — 16-го августа
— Мама! А Лев Толстой — по-французски — Лажечников?