Мюйрин закончила стелить и села с Локлейном и Циарой за стол пить чай. У нее сильно болела голова.
Локлейн посмотрел на ее бледное лицо и взъерошенные волосы и предложил:
– Почему бы вам не пойти спать?
– Нет-нет, думаю, сначала нужно просмотреть эти бухгалтерские книги, – ответила Мюйрин, взяв свою чашку и сев у огня.
Локлейн решил оставить ее в покое на некоторое время, чтобы она могла остаться наедине со своими мыслями. Он пошел в свою комнату, чтобы распаковать сумку и выложить вещи, пока Циара мыла посуду.
Она так громыхала тарелками, что Локлейн изредка поглядывал, чтобы убедиться, что она не разобьет всю посуду, какая у них есть. Она так сильно скребла по ней, словно хотела соскоблить узор с каждой тарелки. Наконец он подошел к тазу и, взяв в руку полотенце, стал брать из рук сестры тарелки одну за другой. Он тщательно вытер их перед тем, как сложить на место в дубовый сервант – самый впечатляющий в комнате предмет мебели, которая, правда, вся была отличного качества.
Мюйрин какое-то время смотрела на них, а потом заметила:
– Должна сказать, здесь очень неплохая мебель. Это ваш отец ее делал?
– Мы никогда не знали ни отца, ни матери. Потеряли их, будучи еще совсем маленькими, – коротко ответил Локлейн, давая понять, что она задела сферу жизни, в которую он не хотел ее посвящать. – Что касается мебели, я сам ее сделал. Изначально я учился на плотника, пока не решил, что гораздо важнее получить надлежащее общее образование, и стал изучать бухгалтерию и все прочее.
Циара пронзительно взглянула на брата. Не сказав ни слова ни ему, ни Мюйрин, она ушла в свою комнату и закрыла дверь.
Мюйрин залилась краской.
– Простите, я не знала.
Она снова погрузилась в свои бумаги, увидев, что взгляд Локлейна стал тяжелым, как гранит.
Он закончил вытирать тарелки, упрекая себя за то, что был гак груб с Мюйрин, и за то, что не рассказал ей всю правду о своих родителях. Он оправдывал себя тем, что не хотел ее смущать еще больше, чем раньше, своей бедностью. Слово «незаконнорожденный» было таким ужасным…
Но как ни старался, он не мог скрыть свою досаду из-за неуместного вопроса. Он чувствовал себя бабочкой, порхающей над пламенем свечки. Наконец Локлейн подошел к камину и спросил:
– Ну что, разобрались, что к чему?
– Еще не совсем, но, кажется, я начинаю понимать, насколько все плохо, – ответила Мюйрин, ненадолго отрывая взгляд от бумаг.
– Я думаю, нам надо поскорее привести все дела в порядок. Поскольку все знают, что Августин умер и что вы очень молоды и неопытны, кредиторы тут же выстроятся в очередь, требуя возвращения денег, – рассуждал Локлейн.
Мюйрин громко захлопнула книгу и, возвратившись к столу в центре комнаты, взяла бумагу и ручку.
– Если только я не навещу их первая. Завтра я составлю их список. Но сначала я напишу письмо своим родным, сообщу им новости и предупрежу, чтобы они не мчались сюда на первом же корабле.
– Как вам кажется, они вам поверят? Мюйрин вяло улыбнулась.
– Я могу быть очень убедительна, когда захочу.
После этого она написала довольно бодрое письмо родителям, в котором говорилось, что, несмотря на случившуюся трагедию, семья Августина приняла ее и что все необходимые формальности после ужасного происшествия соблюдены. Она удивилась, как легко ложатся на бумагу слова неправды, но в то же время понимала, что это и есть борьба за существование. И если для этого нужно пару раз прибегнуть ко лжи, так тому и быть.
Кроме того, Мюйрин написала своему зятю Нилу, где рассказала о плачевном состоянии дел в Барнакилле, но убедительно просила его не говорить об этом ни одной живой душе, особенно Элис.
Она знала, что рискует, но кто-то должен был знать, как плохо обстоят дела. Она обнаружила, что это неукротимое излияние чувств принесло ей облегчение, словно огромный камень упал с ее плеч. Нил поможет ей сделать так, чтобы поместье осталось на плаву, в этом она была уверена.
Но как ни хотела она довериться Нилу, она знала, что просто не может этого сделать. Если бы она рассказала ему обо всем, Нил непременно настоял бы на ее возвращении домой. Нет, Мюйрин никогда не скажет никому горькую правду о своем ужасном замужестве и кошмарных событиях, происходивших за закрытыми дверями отеля «Гресхем», пока последняя пуля в пистолете не положила этому конец. Да и сама Мюйрин не хотела когда-нибудь снова думать об этом.
В последнем абзаце она спросила о ценных бумагах и финансовых инвестициях на свое имя, затем подписала письма традиционно пожелав Нилу заботиться о себе и Элис и выразив надежду на скорый ответ.
Она как раз запечатывала письмо в конверт, когда Доклейн вышел из своей комнаты.
Она нервно глянула на него, когда он вырос за ее спиной.
– Уже очень поздно. Она неохотно ответила:
– Я уже иду спать. Покажете мне дом завтра? А потом можно будет съездить в город, встретиться с бухгалтером и юристом.
– Конечно. А вы уверены…
–Нет смысла откладывать неизбежное. Я не дурочка, Локлейн. Я видела Барнакиллу в лунном сиянии, и состояние с не самое лучшее. Теперь мне нужно посмотреть на нее в холодном свете дня. К тому же вы сами только что сказали мне, как мало у нас времени.
– Вы очень смелая, – сказал он, поправляя выбившуюся прядь волос у нее над бровью.
Мюйрин отступила назад, напуганная его близостью так, словно она может растаять от его нежного прикосновения.
– Не такая уж и смелая, Локлейн. Признаюсь, я уже начинаю бояться. Но не могу позволить себе быть слабой. И не могу слишком полагаться на вас. Вы меня понимаете?
Локлейн резко отвел руку.
– Да, Мюйрин, понимаю. Но вы знаете, где меня найти, если я понадоблюсь.
Она лишь улыбнулась.
– Спокойной ночи, Локлейн.
– Спокойной ночи.
Он кивнул, не сводя глаз с ее лица, пока не закрылась дверь.
Мюйрин пошла в комнату Циары. Расстегнув верх платья, она легла и попыталась расслабиться, глубоко дыша. Она хотела, чтобы Локлейн обнял ее, поцеловал. Неужели это так плохо? Но она чувствовала, что Циара не признает их дружбы с Локлейном. Локлейн держал ее за руку, касался ее ладони, ее плеча, сидел рядом с ней и не спускал с нее глаз во время ужина. Рано или поздно люди все равно это заметят, и поползут слухи.
Мюйрин видела и то, какую неловкость он испытывает от того, что у него такой бедный дом, и как отчаянно старается произвести на нее хорошее впечатление. Хуже всего было то, что все это ее ничуть не волновало. Но и нельзя было показать ему, что неловкость его поведения замечена, это могло его обидеть. Видно, что он очень гордый.
Мюйрин с грустью отметила, что Локлейна смущали его жилье и пища, казались ему не слишком подходящими для нее. Но были вещи гораздо хуже, чем небольшой соломенный домик и тушеный кролик – например, не иметь дома, голодать, и все это ожидает их в недалеком будущем, если ей не удастся вскоре привести все в порядок.