Читать интересную книгу Забыть Палермо - Эдмонда Шарль-Ру

— Да нет же. Зачем спрашивать, раз ты здесь?

— Что ты делаешь?

— Отдыхаю.

— В семь-то вечера? Ты, Жанна, уж не знаешь, что тебе еще придумать.

Мое поведение шокирует ее. Не удастся исправить эту Жанну! Видимо, она думает именно об этом, уж слишком разителен контраст между ее организованностью и моим беспорядочным образом жизни. Контраст этот, по ее мнению, нетерпим.

— Если ты не придешь, я сочту это неприличным.

— Мне было так хорошо… Ну чего же нервничать? Ведь я не делала ничего дурного.

Мне и правда было хорошо, ни о чем не думалось. Хотелось хоть один часок побыть в покое. Стоит лишь встать, как вспрянут запретные мысли и обрушатся на меня с новой силой. Я это знала.

Гости гудящим роем заполняли гостиную тетушки Рози. Казалось, что двести наиболее ценных сотрудников из еженедельного женского журнала говорят на каком-то неизвестном языке. То, что происходило, издали выглядело как невероятное состязание клоунов — какой-то сплошной гул голосов, прерываемый смехом.

В так называемый час коктейля борьба со скукой в Нью-Йорке приобретает весьма странный характер.

Глава IV

Они были толкучие люди. И были такие торговые люди, что торговали ветром.

Юрий Тынянов

Все, что могло быть пищей для «Ярмарки», все, что годилось ей в качестве приправы, все, что считалось в Нью-Йорке значительным, преуспевающим, умеющим нажить деньгу, все, что продавалось, издавалось, вызывало аплодисменты (конечно, при том условии, что покупатели, читатели, зрители и слушатели исчислялись сотнями тысяч), все те, кто мог рекламировать себя целыми страницами, и те, кто по своей профессии наловчился внушать женщинам постоянную жажду новизны и одержимость приобретать в кредит, все мастера разжигать заманчивыми картинками эту неудовлетворенность, все торговцы иллюзиями — «купите ковер, а дом у вас потом появится», «вот мыло, ну, а ванну приобретете вслед», — все наставники и чемпионы по части роскоши, ставшей социальной необходимостью, все столпы общества там собрались. Они узнавали и отыскивали друг друга, обнимались, оценивали значение каждого согласно крупным тиражам или ставшим известными торговым маркам и фирмам.

И так же как жест или взгляд порой выражают скрытое беспокойство, так и подлинный характер этого сборища был выражен в каких-то странных, все время движущихся группах людей. Едва собравшись, они мгновенно расплывались и таяли, через несколько минут появлялись другие группы, чтобы вновь разойтись. Безразличие к обстоятельным беседам было слишком очевидным. Ведь не для этого собирались. Похоже, что было достаточно просто крикнуть «хэлло» между входом и выходом и выпить пару бокалов, чтоб получить удовлетворение от этой встречи.

Старая аристократия конфекциона, феодалы косметики инстинктивно направлялись в респектабельную гостиную миссис Мак-Маннокс с панелями красного дерева и розовыми абажурами. А дебютанты, подающие надежды художники-модельеры, солисты прессы и сцены, всемирно прославленные красавицы, постоянно посещающие шикарные пляжи, известнейшие спортсмены Лонг-Айленда и Лазурного берега, титулованные владельцы яхт и автомобилей «бентли», завсегдатаи казино — толпились в студии Бэбс, комнате с черными стенами, обставленной низкими банкетками и освещенной японскими фонариками. Тут было еще очень много никому не известных молодых личностей обоего пола, неясно чем занимающихся, пришедших с единственной целью — может, набежит сюжет для какой-нибудь статейки или удастся сделать злободневную фотографию. Эта сомнительная публика толпилась в коридоре и на лестничной площадке.

Среди женщин, искавших рекламы, а у миссис Мак-Маннокс их было много в этот день, преимуществом пользовались европейские аристократки, торговавшие своим именем. Именно благодаря им духам присваивались звучные имена и на этикетках с полным основанием воспроизводились рельефные короны. Владелицы имен и титулов взамен получали ренту и еще большую известность. С ними искали знакомства, считали это большой честью: «Княгиня Фарнезе, ну, вы, конечно, знаете так же, как этот лосьон».

Шумный успех у присутствующих имела молоденькая особа, хрупкая, рыжая, которая, чтоб преуспеть в карьере «cover girl» — «девушки с обложки», согласилась совершенно нагой позировать фотографу «Ярмарки». Когда она вошла, послышалось много восторженных возгласов. Ее тотчас же окружило около дюжины мужчин, директоров и служащих рекламных предприятий. Без конца поздравляли. Она молча принимала комплименты, стоя с полузакрытыми глазами и несколько открыв рот, похожая на монахиню, впавшую в экстаз. Видно, она немало потрудилась над этим выражением, пока оно ей как следует удалось.

— Она бесподобна…

— И так изысканна…

— А сколько в ней жизни…

— Не забывайте, что она из лучшего общества.

Успех перешел в триумф, когда новая знаменитость, сложив губы в форме буквы «о», потом облизнув их языком, чтоб улыбнуться покрасивее, заявила, что приезд в Нью-Йорк возбудил ее, как любовное приключение. Это откровение она закончила еще более интимной ноткой и сказала одному наиболее хваткому журналисту, переходившему от группы к группе с блокнотом в руках:

— Упомяните прежде всего о моем темпераменте. Именно ему я обязана успехом. О, мой ужасный темперамент… Он меня сжигает — не так-то легко с ним жить. Да вот еще, прошу вас называть меня Санни — «солнышко». Это мое профессиональное имя. Потому что мое настоящее имя просто непереносимо. Я родилась в Венеции. А если тебя зовут Фаустина, карьеры не сделаешь. Итак, договорились? Зовите меня Санни… — Она замолчала, а господ, занимающихся рекламой, объяла дрожь. Один из них, наиболее могущественный, Карл Паш, богач, виртуоз, просто магистр в области шумихи, долго и пристально ее осматривал, а затем прошептал ей на ухо:

— Не уйдем ли мы отсюда, а?

Ничего соблазнительного в этом индивидууме не было. Неприятный толстяк. Похож на тех типов, которые охотно воспользуются удобным обстоятельством, чтобы прижать ляжку к ноге соседки, если там, где они находятся, вместо шести человек теснятся пятнадцать. А какое скотское выражение лица — и этот тяжелый затылок, и это самодовольство. Однако новая знаменитость близко к нему не присматривалась. Трепет опять пробежал по ее губам, и снова эта влажная улыбка.

— Вы хотите сказать — сейчас?.. Немедленно?

— Вот именно.

Мгновение спустя оба исчезли. Шлюха… Когда «Ярмарка» опубликовала снимок, сделавший известным этот субтильный силуэт, это бледное тело и чуть округленный живот (такие писал Лука Крапах), то сообщили, что эта нежная красавица, обладающая такой притягательной силой, работает вовсе не из-за денег — ею руководит чисто спортивный интерес к делу, лишенный корысти; считалось, что эта деталь должна обеспечить ей симпатии читателей. И, наконец, журнал преподнес любопытные биографические подробности. Она наследница именитой семьи, ее предки подарили Благословенной Венецианской Республике многие острова, нескольких дожей, совершили морскую победу над турками и много других славных подвигов, для описания которых не хватит места на страницах журнала. Впрочем, последнее не помешало перечислить ее владения, описать их и рассказать, сколько у нее людей в услужении. Все это, видимо, давало возможность как следует оценить такую наготу, понять, какой это выдающийся случай, требующий особо изысканного смакования.

Совершенно очевидно, что нет смысла восставать против подобных приемов журналистики или удивляться пустословию, предназначенному оправдать этот древний рынок плоти и улыбок. Однако мне казалось невероятно оскорбительным толковать о красоте, об искусстве и культуре с единственной целью — замаскировать меркантилизм наихудшего пошиба. Может быть, это было следствием моего одиночества и иллюзий, которыми я жила.

Здесь, в гостиной миссис Мак-Маннокс, Европе предоставлялись любые возможности, чтобы изменять самой себе, все признаки европейского вырождения тут только превозносились и рекламировались, ценности прошлого продавались за злато, а если еще появлялась возможность для издевок, то можно держать пари, тут были специалисты и по этой части, с бокалом в руке и несколько отсутствующим видом. Арена интриг, грязных делишек. Эта потребность отступничества! На каждом лице — клеймо алчности. Вот что оскорбляло меня и вызывало гнетущую тоску. Не хотелось ни слышать, ни видеть этих людей: ветхая, отверженная от мира, полная тайны Сицилия подавляла эту толпу красоток «высшего света» и жадных дельцов. Она была здесь, как бы в воздухе, и, слепой гнев обуревал меня. Мне хотелось вопить: «Вы ничтожества, тесто, которым торгуют! Зазнаваться тут нечем. Доллар — это ваша гангрена». Однако я молчала. Все еще надеялась, что есть же какие-то исключения, ну хоть несколько человек, более выносливые, чем другие, которые не поддались этому разложению. Но я их не находила. Тут все они прогнили до самых костей. Этих людей было множество у тетушки Рози, все эти кучки липли друг к другу, разделялись по сортам: французы — с французами, хорошенькие мордашки, пустые и распутные, трусливые мужчины, молодые люди, которых война застала в Нью-Йорке, но они там недурно пристроились, заразились вкусом к гольфу и богатым дамам; русские с русскими — владельцы гостиниц, знаменосцы шикарных, многокомнатных номеров и апартаментов, снабженных кондиционированным воздухом (эти русские спекулировали своим прошлым, щеголяли исключительностью акцента, ослепляя им своих собеседников, и вечно говорили об этом екатеринбургском расстреле, словно некогда пережитые несчастья старой России увековечили за ними право носить двубортные жилеты и гвоздики в петлицах); фотографы — с фотографами; художники — с художниками. Но и теми и другими одинаково владел страх, страх, что они чего-то не успели сделать, великий страх, что грядет новое время, в котором не будет для них места, что придет волна, которую называют восстанием.