– Как звали человека, дававшего показания?
– Люкас. Доктор Люкас. Имени не помню. Оно должно быть в газетах. Оператор на коммутаторе наверняка знает его.
– По-моему, стоит пригласить сюда и сенаторов, если они смогут прийти. Гортон. Чандлер Гортон. А кто второй?
– Соломон Стоун.
– Хорошо, – сказал Уинстон. – Посмотрим, что они об этом думают. Они и Люкас.
– И Космическую Службу, сэр?
– Нет. Не сейчас. Сначала надо узнать побольше, а уж потом связываться с Космослужбой.
14
Щебёнка предательски осыпалась под лапами Охотника, словно не желая пускать его к пещере, но все же ему удалось подняться и втиснуться в щель, а затем и повернуться головой к выходу.
Теперь, когда его бока и спина были защищены, он впервые ощутил себя более или менее в безопасности, при этом отдавая себе отчёт, что безопасность его – всего лишь иллюзия. Вполне вероятно, даже сейчас обитатели этой планеты продолжают охоту за ним, и тогда очень скоро они начнут прочёсывать этот район. Ведь то металлическое создание – оно наверняка заметило его и неспроста бросилось за ним, рассекая воздух и высвечивая его горящими глазами. От воспоминания о том, как он едва успел укрыться за деревьями, Охотника передёрнуло. Всего несколько футов отделяло его от страшного существа, ещё немного – и оно задавило бы его.
Он приказал телу расслабиться.
Его разум отправился на разведку, выискивая, собирая, проверяя информацию. Да, на планете существовала жизнь, и её было куда больше, чем можно ожидать. Жизнь на уровне крошечных неподвижных организмов, не наделённых разумом, все действия которых сводились к факту существования. Были и маленькие носители разума – подвижные, суетливые, насторожённые, – интеллект этот оказался настолько слабым и бесплодным, что сознание их практически не поднималось над осмыслением собственной жизни и угрожающих ей опасностей. Одно из существ, жуткое, злобное и очень голодное, кого-то искало, охотилось, подталкиваемое красной волной убийства, пульсирующей у него в мозгу. Три других существа забились вместе в одно укрытие, и по ощущению довольства, уюта и теплоты, исходящему от них, было ясно, что укрытие вполне надёжно и удобно. И ещё другие существа, и ещё, и ещё… Это была жизнь, и некоторые формы её обладали разумом. Но ничего похожего на то резкое, яркое и пугающее ощущение, которое вызывали существа, обитающие в наземных пещерах.
Запущенная планета, подумал Охотник, переполненная жизнью, водой, растительностью, со слишком плотным и тяжёлым воздухом и чересчур жарким климатом. Мир, где нет ни покоя, ни безопасности, одно из тех мест, где постоянно надо держать наготове все чувства и где, несмотря на это, неизвестная опасность может проскользнуть через все заслоны и схватить тебя за горло. Приглушённо стонали деревья, и, вслушиваясь в эти звуки, Охотник не мог понять, от чего исходит стон. И, лёжа в пещере и размышляя, он понял, что звук этот – шуршание листьев и скрежет ветвей, а сами деревья не способны издавать звуки, что деревья и прочая растительность на этой планете, называемой Землёй, наделены жизнью, но не разумом и чувствами. И что пещеры были постройками, и что люди объединялись не в племена, а в ячейки по признакам пола, именуемые семьями, и что постройка, в которой живёт семья, называется домом.
Информация нахлынула на него, словно цунами, сомкнулась над ним, и, на миг поддавшись панике, он вдруг почувствовал, что тонет в ней, но напрягся, рванулся вверх – и волна исчезла. Однако в его разуме осталось все знание о планете, каждый бит информации, которой владел Оборотень.
– Извини, – сказал Оборотень. – Следовало бы передать тебе все постепенно, чтобы ты ознакомился с данными и попробовал их классифицировать, но у меня не было времени. Пришлось дать тебе все сразу. Теперь это все твоё.
Охотник окинул приобретённое знание оценивающим взглядом и содрогнулся при виде горы перемешавшихся, перепугавшихся между собой данных.
– Многие из них устарели, – сказал Оборотень. – Многого не знаю и я сам. Сведения о планете, которые ты получил, состоят из того, что я знал двести лет назад, и узнанного после возвращения. Мне хочется, чтобы ты обязательно помнил: информацию эту нельзя считать исчерпывающей, а часть её сегодня может оказаться просто бесполезной.
Охотник сел на каменный пол пещеры и ещё раз прощупал темноту леса, подтянул, подправил сигнальную сеть, которую он развесил во всех направлениях.
Отчаяние охватило его. Тоска по родной планете со снежными и песчаными дюнами, на которую нет возврата. И, возможно, никогда не будет. Он обречён жить здесь, в этом хаосе жизни и опасностей, не зная, куда идти и что делать. Преследуемый доминирующим видом жизни на планете, видом, как выяснилось, куда более опасным, чем можно предположить. Существами коварными, безжалостными, нелогичными, отягощёнными ненавистью, страхом и алчностью.
15
– Оборотень, – позвал он, – а что стало с тем моим телом, в котором я жил до того, как пришли вы, люди? Я помню, вы захватили его. Что вы с ним сделали?
– При чем здесь я? Я его не ловил. И ничего с ним не делал.
– Не надо со мной играть в вашу человеческую казуистику. Пусть не ты, не ты лично, и все же…
– Охотник, – сказал Мыслитель. – Мы все втроём в одной ловушке, если это можно считать ловушкой. Я склонён думать, что мы оказались в уникальной ситуации, которая, не исключено, обернётся для нас выигрышем. У нас одно тело, а наши разумы так близки, как не были никогда близки другие разумы. И нам нельзя ссориться: между нами не должно быть разногласий, мы просто не можем себе их позволить. Мы должны установить между собой гармонию. И если есть какие-то разногласия, их надо устранить немедленно, чтобы они не дали о себе знать потом.
– Именно это, – сказал Охотник, – я и делаю. Выясняю то, что меня беспокоит. Что стало с тем первым мной?
– То первое тело, – ответил Оборотень, – подверглось биологическому анализу. Его исследовали, разложив на молекулы. Собрать его обратно невозможно.
– Другими словами, вы меня убили.
– Если ты предпочитаешь это слово.
– И Мыслителя?
– И Мыслителя тоже. Его первым.
– Мыслитель, – обратился Охотник, – и ты это принимаешь?
– У меня нет готового ответа. Я должен обдумать. Естественно, совершённое над личностью насилие должно вызывать неприятие. Однако я склонён рассматривать случившееся скорее как преображение, чем насилие. Если б со мной не произошло того, что произошло, я бы никогда не смог оказаться в твоём теле или соприкоснуться с твоим разумом. И твоё знание, собранное со звёзд, миновало бы меня, и это было бы прискорбно, поскольку ничего из него мне не было известно. А теперь давай возьмём тебя. Если бы люди не сделали с тобой того, что сделали, ты никогда не познал бы значения картин, которые наблюдал там, на звёздах. Ты просто продолжал бы собирать их и наслаждаться ими и никогда, может быть, не задумывался бы над ними. Я не могу представить себе ничего более трагичного – быть на пороге великой тайны и даже не задуматься над ней.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});