— Может, графа д'Арто? — насторожился я. Неужто опять родственнички? Ну неймется же им! Когда же меня в покое оставят?
— Точно! — обрадовался Оглобля. — И портрет твой показывали. В ратуше, а потом у нас, на рынке. Ты там молодой совсем, кроме меня, никто не узнал, а я, как ты понимаешь, говорить не стал. Ну где же вино, мать вашу?!
От вопля содрогнулась перегородка. Если в столовой зале были посетители, то, наверное, удрали, а к нам влетела глухонемая (но все понимавшая!) служанка, тащившая в каждой руке по бутылке вина.
— Вот так-то, капитан, — довольным голосом сказал старый друг. — Много ли надо для счастья? Крыша над головой, вкусная еда, бутылка вина да девка, чтобы было кому юбку задрать.
— Особливо если ты хочешь задрать, — усмехнулся я.
— Вот-вот… Хуже, коли хочешь, да не можешь. Мне тебя жалко, капитан, — притворно вздохнул мой друг, потягивая вино. — Вот, коли мне не всхочется, так у меня хоть винцо останется. Пей, жизни радуйся. А ты что будешь делать?
— Мемуары писать, — брякнул я. — Или цветы разводить.
— Чего? — поперхнулся Жак. — Какие цветы?
— Жак, да к тому времени, когда мне хотеться не будет, меня уж и на свете не будет. Наемники столько не живут.
— Не гневи Господа, капитан. Ему виднее, кому и сколько на этом свете отпущено, — неожиданно серьезно заявил Жак, удивив меня несказанно. Вроде раньше за ним не водилось такого.
— Да я и не спорю, — зевнул я. Вести диспут на очевидную тему не хотелось. Вспомнилось, что последние две ночи не спал. Превозмогая себя, сквозь зевоту, спросил: — Парни мои где сейчас? Ну те, кто в особом отряде числились.
— Где же им быть? Все по своим гильдиям разошлись. В городскую стражу их Лабстерман не взял, побоялся. Если надо — сегодня же всех найдут.
— Пожалуй, не сегодня, — решил я, почувствовав, что от хорошей еды и чувства безопасности на меня накатывается дремота. — Сейчас бы поспать не мешало. Поспать, а потом доспехи искать. Где они теперь, интересно?
— Ты чем слушал? Я же сказал, что гнедой в конюшне стоял, а Эдди его расседлывал и мешки снял. Так что все на месте, у фрау фон Артакс, — захихикал Жак.
— У кого? — вяло переспросил я и зевнул.
— У фрау Уты фон Артакс! — откровенно заржал Оглобля. — Ты что, не знаешь, как твою жену зовут?
— Э… — оторопел я, а сон слетел. Хорошо, челюсть поставил на место, иначе — вывихнул бы.
Жак, сволочь, продолжал издеваться:
— Фрау Ута после твоего отъезда явилась в ратушу и потребовала, чтобы ее теперь именовали не вдова Лайнс, а фрау фон Артакс, горожанка вольного города Ульбурга, жена наемного воина, выполнявшего особые услуги и задания городского совета. То есть — временно имевшего статус горожанина. Патер подтвердил факт венчания.
— Как же так? Какой патер? — озадаченно промямлил я.
— Настоятель церкви Святой Магдалины отец Изорий, — любезно подсказал Жак.
— Так какого же хрена… — начал закипать я, но из уважения к сану пропустил все то, что хотел сообщить о патере: — Да как же такое возможно?!
Жак Оглобля посмотрел на меня как на несмышленыша:
— Внесла фрау Лайнс десяток талеров и стала фрау фон Артакс. А может — все двадцать. Сколько у тебя денег оставалось? Тыща? Две? Монет на хорошее дело можно не жалеть. Деньги господину патеру позарез нужны, а отпущение греха великий понтифик ему за два талера выдаст. Священному престолу деньги тоже не помешают. А вдова Лайнс или вдова фон Артакс — какая разница?
— А ей это зачем? — продолжал недоумевать я.
— Ну, капитан, — развел руками Жак. — Ты же у нас герой. В Ульбурге любая девица или вдова радехонька стать фрау Артакс. Тем паче — фон Артакс. Ты исчез, но мертвым-то тебя никто не видел. Значит — жена, а не вдова. Удобно. А вдовой останется — твоя наследница. Она уже насчет доли в прибыли от пивных справки наводила.
— Еще и швабсонское дворянство мне придумала, — фыркнул я.
— Ну — звучит солиднее. Сам-то подумай — что такое Артакс? Не то — имя, не то — фамилия, не то — кличка какая. А фон — у-у! — протянул Жак.
— Ладно, разберусь, — махнул я рукой. — Пусть тешится, мне не жалко. Оружие, доспехи и деньги я у нее отберу. Хочется ей быть фрау фон Артакс — пусть будет. Только — недолго.
— Я тебе пару парней дам. Помогут. Только не сейчас, позже.
Посмотрев на Жака чуть пристальней, я понял, что мой старый друг что-то не договаривает.
— Рассказывай, — предложил я. — Сижу как на иголках.
— Да… — скривился «король». — Есть тут заморочки.
— Могу помочь?
— Можешь, капитан, еще как можешь. Только дела тут такие… Даже не знаю, как и объяснить. Захочешь ли ты во все это влезать?
— Жак, старина, — усмехнулся я. — Перестань вилять хвостом. Знаешь, что я не откажусь, так чего тумана напускаешь?
— Ну кто ж тебя знает, героя? Помнишь, спалили мы деревушку около стен? Ну ты ее еще «подолом» обзывал? Там разный народ жил.
— Ну-ну… — начал я что-то понимать. — Хочешь сказать, что в Ульбург явились те, кто раньше за стенами жил, и мечтают отомстить? Или счет за пожар предъявляют?
— О! Быстро схватываешь, — похвалил меня Жак. — Ну а куда им деваться-то было? Зима на носу. На пепелище оставаться не захотели, да и негде. Герцог, когда войска отводил, приказал все оставшееся дожечь. Кое-кто, правда, около новых ворот поселился, но таких немного. Остальные к нам перебрались… Кто посноровистей — у углежогов да у красильщиков пристроился. Опять-таки, золотари там, метельщики. Но работать не все хотят, сам понимаешь…
— Стало быть, в Ульбурге появились нищие, которые не хотят тебе подчиняться. Дескать, милостыня — она Божья, и неча на нее лапы накладывать! Так?
— Хуже, — грустно сказал Жак. — Будь это просто приблуды, я бы их живенько на место поставил. У нас ведь, что ни год, появляются наглецы — мол, процент отдавать не хотим, сами с усами. Так мы им усики-то и стрижем!
— Зато у раков потом усы толще становятся! — хохотнул я.
— Ну что я — зверь какой? Чего же сразу ракам? — возмутился Жак. — Городской страже сдаем, чин чином.
— Чтобы городской суд их к виселице приговорил.
— Нужно же кого-то вешать? — пожал плечами ночной «король».
— Нужно, — не стал я спорить с другом. — Ну а сейчас-то что не так?
— Да все не так! — в сердцах сказал Жак. — Мне ихний вожак вызов прислал на поединок.
— Ишь ты, — присвистнул я. — Прямо как у разбойников или пиратов. Каждый может стать вожаком, если убьет прежнего…
— Или — как у волков. Как ты когда-то говорил: «Homo homini lupus est»,[3] — хитренько посмотрев мне в глаза, Жак уточнил: — Ты это сказал еще в перевалочном лагере.
Я вытаращил глаза. Откровенно говоря, уже и сам начал забывать премудрости, впихнутые в меня в минуты трезвости. А это случалось оч-чень редко.
Оглобля, довольный произведенным впечатлением, продолжил:
— Если я вызов не приму — война начнется. А войну мы проиграем.
— Почему? — удивился я. — На стенах твои парни дрались неплохо. Опять-таки, у тебя людей больше.
— Ну так и бюргеры на стенах дрались неплохо. А ежели в подворотне ткач или пивовар один на один с кем-нибудь из моих людишек встретится? Проще кошелек отдать — целее будешь. Опять-таки, на стене стоять, лестницы крюком отбрасывать, солдат по башке бить — другое дело. Тут — родич, там — сосед. Принародно-то все храбрые. Сопля боевым молотом покажется. Да прилюдно и умирать не так страшно. А тут, в городе? У моих мерзавцев, у многих, домики есть и доля в торговле. Есть, конечно, и голодранцы, у которых ни кола ни двора. Убийцы-грабители. А случись сцепиться с такими же, — слабоваты. Тем-то терять нечего, а нам есть что. А городскому отребью какая разница, кому они будут процент отсчитывать? Им что тот король, что этот.
— Что же, собираем людей?
— Да нет, людей собирать не нужно. По правилам на поединке дерутся четверо — два атамана и два бойца. Мне сорока на хвосте принесла, что у них уже мечник нанят. Имени никто не знает, но говорят — лучший меч Швабсонии! Как думаешь, кто такой?
Я задумался, прикидывая список претендентов. С ходу могу назвать десяток-другой, а повспоминать, так и еще десяток назову.
— Нет, не упомню, — покачал я головой и усмехнулся. — Куда ни плюнь — везде «лучшие».
— Вот-вот, — поддакнул Жак. — Сказали, мол, Винер (так ихнего атамана зовут) ему пятьсот талеров за будущий бой заплатил. Сам бы он такие деньги не осилил. Думается, на это дело ему Лабстерман монет подкинул.
— Неплохо! — восхитился я. — Пятьсот талеров за один бой! Мне бы так жить…
— А я тебе семьсот предлагаю, — усмехнувшись, сказал Жак и внимательно посмотрел на меня. — Берешься?
— Берусь, — кивнул я. — И без всяких денег! Брать деньги с товарища, которому я стольким обязан? Я же тебе еще за кров и стол должен.