невысоким забором, в щели которого виден соседний двор. Оттуда иногда доносились детские голоса, смех, визги. Но из-за высокой травы никого не было видно.
Лидия Аксентьевна возвращалась домой поздно. Она работала в педагогическом институте. После освобождения Украины нужно было с "утра до вечера трудиться, чтоб осенью начались полноценные занятия для студентов". Я была единственной и полноправной хозяйкой двора. А когда мама, отдохнув, уходила на вечернюю репетицию и запирала меня, я опять оставалась одна. Конечно, и во дворе я была одна, но там время проходило незаметно и интересно. А в запертой комнате я остро ощущала одиночество и медленно текущее время. Я не роптала, так как мама каждый раз объясняла мне, что через месяц должен "во что бы то ни стало открыться театр", что нужно много и "продуктивно" работать "и репетировать". Эти слова действовали на меня магически, хоть я не понимала их значения. До наступления сумерек я могла вновь и вновь разглядывать книжки, возиться с игрушками, разговаривать с Тамилой. Но, когда в комнате становилось темно, я забиралась под одеяло, и ко мне приходил страх. Я боялась, что мама заработается и не придёт, что Бабуня попадёт под поезд, и я её больше не увижу. Даже закрывать глаза страшно. Казалось, кто-то незаметно подкрадётся, схватит меня и утащит в холодные, тёмные катакомбы. Я изо всех сил таращила глаза в угол потолка и старалась не мигать. Как-то днём я увидела в этом углу паутину, а в ней кто-то шевелился. Мама объяснила мне, что там живёт паучок, что он не кусается и совершенно безвреден, пусть себе живёт. Я иногда становилась в кровати на цыпочки, пытаясь лучше разглядеть его, но он, чувствуя мой взгляд, превращался в маленький чёрный комочек и замирал. А паутина после этого ещё долго дрожала. Я почти полюбила одинокого паучка, понимала, что он, кроме меня, единственное живое существо в комнате, запертой на ключ. И вот однажды, когда в комнате стемнело, я, как обычно залезла под одеяло, дрожа от страха, и стала смотреть, не мигая в угол, где жил мой паучок. Вдруг там, в углу растеклось большое бледное пятно, а в нём, сияющая серебристым светом, ажурная паутина. В центре паутины мигала маленькая чёрная точка, которая стремительно разрасталась и вскоре превратилась в большого паука. Я даже смогла разглядеть его: мордочку с блестящими чёрными глазками, пузико, как шарик, множество пушистых лапок, цепляющихся за нити паутины. Паутина вздрагивала. Казалось, что паук вот-вот оторвётся от своей паутины и упадёт мне на лицо. Я лежала в оцепенении, глядя на паука. Вдруг он резко задёргался из стороны в сторону, будто хотел оторваться от паутины. Паутина не отпускала его. Тогда он стал кружиться вправо. Сначала медленно, рывками, потом быстрее, ещё быстрее, ещё, ещё… Моё сердце в такт рывкам билось о грудную клетку, пытаясь выпрыгнуть наружу. Наконец паук снова превратился в маленькую чёрную точку. Паутина перестала светиться и угол погас. Моё сердце замерло. Меня не стало.
Утром я попросила маму убить паука. А она объяснила, что убивать пауков нельзя — плохая примета.
С тех пор каждый вечер, как только стемнеет, я с ужасом наблюдала танцы паука. Но картина каждый раз менялась. Паук то увеличивался, то уменьшался. А паутина всё больше и больше разрасталась и, опускаясь, приближалась ко мне. И вот наступил момент, когда паутина, охватив всё пространство угла вплоть до подоконника, опустилась прямо перед моим лицом. Я крепко стиснула веки, мне хотелось протянуть руки и разорвать сияющую надо мной паутину. Но холод сковал руки, ноги, живот. Осмелившись, приоткрыла глаза. Передо мной, у самого носа, висел паук, смотрел мне прямо в лицо и подмигивал одним глазом. Я заорала каким-то утробным голосом. Орала долго. Пришла в себя от громкого стука в дверь и крика Лидии Аксентьевны:
— Светочка, что случилось?! Открой! Открой дверь!
Я открыла глаза. Было темно. Паутина и паук исчезли. Только дверь ходила ходуном, и Лидия Аксентьевна продолжала звать меня испуганным голосом.
Спрыгнув с кровати, я подбежала к двери и стала кричать в замочную скважину:
— Каравул! Каравул! Заберите меня, я больше не буду тут ночувать! Я боюсь его!
— Успокойся, Светочка, — голос Лидии Аксентьевны звучал ласково, но властно и я стала сдерживать свой крик. — Подожди, я сейчас тебя открою, у меня есть запасной ключ, сейчас я его найду и открою дверь.
Её шаги удалились, а я грудью прижалась к двери, боясь оглянуться в комнату. Наконец я оказалась в объятиях хозяйки.
— Ой, да ты сидишь в полной темноте! — удивилась Лидия Аксентьевна, — Ну успокойся. Пойдём ко мне, и ты расскажешь, что тебя так напугало.
Она взяла меня на руки и понесла по тёмному коридору к себе в комнату. Тут было светло, горели две керосиновые лампы, одна посредине большого круглого стола, другая на тумбочке у кровати. Уложив меня на кровать, она гладила мой лобик, плечи, грудь и приговаривала:
— Всё, всё, Светочка, ты со мной, ничего не бойся. Рассказывай, кого ты так испугалась.
— Т-там в углу паук, он смотрел на меня, он хотел меня забрать, пок-кусать! Он т-такой большой, с-с волосатыми лапами.
— Паук? Большой? Разве они бывают большие? Паучки в доме это хорошо. Они кусают только мух. Поэтому они даже полезны. На вот тебе книжку, посмотри картинки. А я налью тебе чайку, пока он не остыл.
Лидия Аксентьевна подошла к столу, стала наливать чай в красивую чашку с розочками, а я взяла книжку, которая лежала тут же на тумбочке. В ней были смешные картинки. Разглядывая их, я постепенно успокаивалась, и даже стала хихикать. Особенно меня рассмешил человечек с деревянными ногами-палками, палки упирались в огромные блестящие галоши. Человечек шагал по луже, брызги летели в разные стороны, а сам он смеялся, раскрыв рот. Косые чёрные полоски по рисунку изображали дождь.
— Пришла в себя? Больше не страшно? Ну-ка, что тебя так рассмешило? — Лидия Аксентьевна поставила на тумбочку чашку и блюдце с пряниками, заглянула в книжку, — А-а, "Окна Роста"? Это плакаты Маяковского. Галоши рекламировал.
Не поняв ни единого слова, я спросила:
— А кто он? Почему у него деревянные ноги? Он инвалид? Ему немцы ноги отстрелили?
— Нет. Это просто реклама. А нарисовал её Маяковский — наш великий поэт.