совсем близко, и я впервые заметил, что она пользуется ароматическими притираниями. От черных волос пахло нежно и горько — так пахнут в осеннем саду последние увядающие цветы. Странные благовония, никогда таких не встречал.
Поднявшись на цыпочки, де Бов округлила губы и дунула мне в лицо.
— А теперь? Ты все еще хочешь идти туда, куда шел?
Я постоял, прислушиваясь к себе. Поглядел в одну сторону, в другую, снова прислушался.
— Теперь без разницы. Что ты сделала?
— Заблокировала тебя. Теперь ты не слышишь призыв.
Я помолчал, обдумывая ее слова — ну, те, которые понял. С одной стороны, это, конечно, хорошо. Наваждение, тянувшее меня в сторону, теперь лишилось силы. С другой…
— И как мы теперь найдем нужное место? Ты поведешь?
Де Бов прикусила губу. Мозоль у нее там, что ли? Нельзя же так грызть! Лучше уж ногти, они хоть отрастают.
— Не смогу. Кажется, я здорово промахнулась насчет той дряни, что прячется в лесу. Я ее просто не слышу. Тут, видишь ли, какая проблема… Я полностью иммунна к большинству ментальных воздействий. Локализовать эманации я тоже не могу — они теряются в белом шуме от кромлеха. Фонит тут так, что голова трещит…
Не знаю, что у меня стало с лицом, но де Бов заткнулась и виновато улыбнулась:
— Извини. Ты останавливай, когда я непонятное говорю. Я попробую по-другому.
— Да уж попробуй!
— Хорошо. Представь… представь… что ты по запаху ищешь цветущий яблоневый сад.
О да, конечно. Именно сад. Не кабак, чтобы пожрать, а цветущий сад. Женщины, мать их…
— Представил.
— Отлично. Ты ищешь сад, и самое простое, что ты можешь сделать — это следовать на запах. Чем он сильнее, чем сад ближе. Правильно?
— Ну, правильно.
— Хорошо. А теперь представь, что ты этот яблоневый сад ищешь в густом дыму по колено в навозе. Вот это и есть тот самый фон, о котором я говорю. Эманации — колебания маны… магической силы любой природы, их генерируют и природные объекты, и артефакты. Достаточно сильные эманации полностью заглушают и маскируют незначительные проявления — что мы, собственно говоря, и имеем. Помнишь каменный круг к западу от города? Он создает очень, очень мощное излучение — и он слишком близко.
Ведьма замолчала, давая мне время переварить информацию. Вот что мне в де Бов нравилось — она не торопила с ответом. И я сполна воспользовался ее любезностью. Опершись спиной о дерево, я медленно и усердно крутил в голове объяснение, рассматривая его так и эдак. Если отбросить в сторону все, что требовало перевода с колдовского на христианский… получалось вполне логично. И вполне однозначно.
— Значит, без меня ты этих сволочей не найдешь?
Гордыня и тщеславие… Грех, я знаю. Но до чего приятный! На втором месте после прелюбодеяния. Прелюбодеяние — мой любимчик.
— Значит, да. Пока что все именно так. Но если ты хочешь, мы можем вернуться и все-таки взять стражников. Если к тому времени призыв не затухнет…
— Не надо! Снимай блокаду. Я воспоспешествую поискам.
Де Бов взяла меня за лицо. Боже, как же это приятно — холодные руки в жару. Вдруг захотелось, чтобы она сунула мне ладони за шиворот. Я просто-таки ощущал прохладное прикосновение к горячему распаренному телу… Ощутил и представил. Фу, дрянь! Потное, жаркое, липкое, запах этот! Да от меня же воняет, как от конской задницы!
— Не дергайся, я не делаю ничего плохого, — терпеливо вздохнула да Бов.
— Да при чем тут это!
Вот дьявол. И не объяснишь ведь, в чем дело. Ну не рассказывать же леди про потное исподнее, в самом-то деле.
Медленно, чуть касаясь пальцами, де Бов погладила меня по вискам и убрала руки. Я повернулся и зашагал налево.
Сначала я заметил запах. Странный. Что-то неуловимо-сладкое, наводящее на мысли о кухне, взбитом креме, мягком сдобном тесте. Этот аромат висел в воздухе, легкий и почти незаметный, и я никак не мог понять, откуда он берется. Наверное, это было какое-то растение. Цветы. Где-то в лесу распустились цветы. Никогда не слышал, чтобы цветы так пахли.
А я ведь знаю этот запах. Я вспомнил его. Наша кухарка пекла булочки — маленькие и мяконькие, они лежали на листе, тесно прижавшись одна к одной, как крольчата в норе. Их мазали медом, и он таял, впитывался в золотую корочку, стекал на пальцы. Сестрички. Мать почему-то называла эти булочки сестричками. Глупое название. А сейчас мы будем есть сестричек. Кто вообще такое придумывает, он здоровый или как?
Подумать только, какой красивый лес. Никогда раньше не замечал. Удивительный оттенок зелени, яркий и нежный. Кажется, листва светится, как изумруд в солнечных лучах. И мох. Голубоватый, мягкий. Бархатный. У мамы было такое платье. Бархатное. Мягкое. Его было приятно гладить. А еще на нем можно было рисовать. Если провести пальцем против ворса, оставался темный след. Я рисовал на подоле — домики, лошадей, рыцарей. Интересно, как выглядели те рыцари? Наверное, квадрат на двух палочках, и горшок шлема сверху. И меч. Ну что за рыцарь без меча! А потом я все это стирал. Проводил рукой, и бархат снова становился гладким и зеленым, как вода в затянутом ряской пруду. Интересно, а на мхе можно рисовать? Кто-то пробовал рисовать на мхе? Нужно попробовать. Когда я закончу, обязательно что-нибудь нарисую. Красивый мох. Интересно, почему мох не растет в домах? Можно было бы рисовать на стенах.
Как же тут пахнет. Лес тонет в этом запахе. Наверное, тут кто-то живет. Где-то неподалеку дом. Хозяйка с утра замесила тесто и поставила его у печи. Наша кухарка так делала. Тесто дышало, возилось в кадушке, поднимало чистое белое полотенце. Отец не любил ходить на кухню, а я любил. Там хорошо пахло. Тесто мягкое и теплое, нежное — будто живое. Хозяйка достала его и испекла булочки. Они почти готовы. Если идти быстрее, можно успеть. Булочки должны быть горячими, такими, чтобы мед таял. Сладкие горячие сестрички. Отличное название, мне нравится! Но нужно идти быстрее. Если булочки остынут, это совсем не то. Сестрички не должны ждать.
— Марк! Денфорд! Марк, чтоб тебе!
Меня тормошили. Трясли, как грушу. Я только моргал и разевал рот, как карп, выдернутый из воды удачливым рыбаком.
— Что? Что случилось?
Я нихрена не соображал. В глубине ворочалось смутное сожаление о чем-то необыкновенно приятном, и я никак не мог сообразить, о чем. Так