мной, яркие, словно рисунки в церковной книге. Мать. Булочки. Папаша. Замок... Дерьмо. Какое же, мать твою, дерьмо. Хуже было бы только обделаться. Или лучше? Что я вообще нес? Что ведьма слышала?
Вот дерьмо.
В бочке у крыльца обнаружилась вода. Вроде бы обычная. Чистая. Глубоко вдохнув, я сунул голову в бочку. Терпел так долго, как мог — до звона в ушах. Когда я вынырнул, фыркая и отплевываясь, де Бов уже вышла из хижины. Лицо у нее было… лицо было…
— Живых нет?
— Никого. Кроме хозяев, — де Бов неуклюже привалилась к стене, некрасиво скривив рот. Ведьма моргала — часто и неровно, словно ей пылью в глаза сыпануло. Нужно было что-то сказать. Вот только я понятия не имел, что именно. Поэтому я просто пошел к дому.
— Не заходи.
— Так плохо?
— Пиздец.
Одна часть меня была поражена тем, что леди использует такие ужасные слова. Другая… другая уже понимала, почему слова именно такие. Едва не задев плечом окаменевшую хозяйку, я вошел.
В хижине царил полумрак, густой, как гороховая похлебка. Пришлось остановиться у порога, дожидаясь, когда в глазах перестанет плясать радуга. Зрение постепенно прояснялось, и передо мной проступала из сумрака низкая комнатушка, крохотная, как просторный гроб. Хижина под потолок была завалена хламом. Сломанный лемех, черенки от лопат, старые треснутые горшки, кучи тряпья, кости и черепа — овечьи, собачьи, крысиные. В этом хаосе абсолютно терялся малорослый, тщедушный хозяин дома. Он застыл возле закопченного очага, вскинув в руках остро заточенный топор. Из приоткрытого рта на реденькую бороденку бежала слюна. Я подошел поближе и наклонился к топору, разглядывая бурые пятна. Мда. Это точно не живица.
В грубом каменном круге теплился слабый огонек, на котором лениво побулькивал котелок, распространяя густой аромат мясной похлебки. Я приподнял крышку. Заглянул. Опустил крышку, отошел к стене и проблевался.
Да. Точно. Пиздец.
В полу за очагом обнаружился люк в подпол. Натертое металлическое кольцо блестело в тусклом свете, как новенькое. Присев на корточки, я потянулся к нему.
— Не советую.
Я поднял голову. В дверях стояла де Бов, ее длинная черная тень протянулась через всю комнату на стену.
— Ты там была?
— Заглянула. Это ледник.
Я убрал руку, вытер ее о штанину. Рука тряслась.
Что это такое? Я не про магию, к черту магию. Вот это вот все — как это возможно? Я ведь не неженка. Не какой-то там придворный хлыщ, который кровь только из носа видел. Во Франции всякое бывало — но вот это вот… Не знаю. Не понимаю.
— Это люди? Или какие-то демоны? — я ткнул старика пальцем в лоб. Кожа у него была сухая и горячая, чуть липкая на ощупь. Ни чешуи, ни рогов, ни что там еще у демонов должно быть.
— Да, люди, — де Бов приглашающе махнула рукой, и колченогий табурет поехал к ней по полу, проскребая в толстом слое грязи четыре борозды. Осторожно, как налитый всклянь кубок, ведьма опустила себя на сиденье.
— Жаль. Я был о людях лучшего мнения. Что ты собираешься с ними делать?
— Я? — удивилась на толстуху де Бов. — Ничего. Отдам тебе. Судите их как убийц, или что вы тут делаете в таких ситуациях.
— Тебе не нужно их… расспросить?
— Нет. Я и так все знаю.
— Но…
— Поверь, тут для постановки диагноза информации более чем достаточно. Я отлично знаю, что здесь произошло и почему.
Я постоял, сжимая и разжимая кулаки.
— Значит, живыми они тебе не нужны.
— Ты?.. — изогнула бровь де Бов.
— Не вижу никакого смысла везти этих… людей в Нортгемптон живыми, — я положил ладонь на рукоять меча.
Закон, конечно, требовал, чтобы я арестовал этих людей, посадил в тюрьму, предъявил обвинение и все такое прочее… Но результат-то у всех этих телодвижений один — выродков вздернут на центральной площади. Какая же тогда разница, как именно они сдохнут?
— Очень тебя понимаю, — криво ухмыльнулась де Бов. — У тебя не возникнет проблем?
— Смотря что скажем.
— Ах да. Конечно. Погибли, сопротивляясь аресту, — такой вариант тебя устроит?
— Вполне, — я покосился на заморыша с топором. — Они, в общем-то, и пытались.
— Конечно, пытались. Набросились на доблестного сэра Марка, как разъяренные демоны. Ты вынужден был защищаться.
— И защищать леди, которую прислал в наш вшивый Нортгемптон сам король, — я вытащил из ножен меч.
— Какой ты герой.
— Какой-какой… Послушный воле сюзерена. Шериф сказал бдеть и защищать — я защищаю. И бдю.
Шагнув к задохлику, я прокрутил в руке клинок. Нет. Так неправильно. Что бы там ни было — все равно неправильно.
— Оживи его.
— Как скажешь. Готов?
— Да.
Мужичок моргнул, шумно вздохнул — и тонко, по-женски взвизгнув, кинулся на меня. Он был медленный и неуклюжий. Первый удар я отбил, на втором рассек ему руку. А третьим пришпилил к стене. Черт. Кажется, перестарался. Мужичок еще немного поверещал, бестолково пинаясь босыми ногами, и затих. Я выдернул из трухлявых бревен меч.
— Женщину тоже размораживать? — на удивление спокойно спросила де Бов.
— Это не женщина. Давай.
Наверное, если бы хозяйка разрыдалась, или упала на колени, или еще что-то такое — я бы не смог. А может, и смог. Я же заглядывал в котелок. В любом случае толстуха избавила меня от мук выбора. Пронзительно заголосив и растопырив пальцы, как кошка — когти, она бросилась на меня. И я ударил, одним взмахом меча располовинив ей голову. Удар милосердия, мать его. Толстуха свалилась на пол, извиваясь, как раздавленная гусеница. Я взял с кучи верхнюю тряпку, чтобы вытереть меч. Это оказалась детская рубашка, по вороту расшитая ромашками. Выругавшись, я отбросил ее в сторону, наклонился и вытер меч о подергивающееся тело.
Глава 15, в которой Марк рассказывает секрет
За порогом светило солнце, щебетали птицы, трепетали листья на ветру. Отец Гуго говорил, что мир есть Бог, а Бог есть сострадание. Не знаю. По-моему, мир — ужасно равнодушная штука. Да и Бог, пожалуй, тоже. Что бы ни происходило — всем плевать.
Я помог де Бов спуститься с крыльца и довел до бревна.
— Ты не сможешь идти.
Черт. Нихрена не помню, как я ее сюда тащил. Хорошо, если не волоком.
— Смогу. Надо только потуже