— Так что же вас смущает? Ведь у вас иногда очень неплохо получается.
— Но другие-то не придумывают, а у них «появляется!» Значит, дело во мне... И почему вы мне ничего не говорите? Ведь вы видите, а не говорите...
Если он так забеспокоился — дело налаживается. Значит, почувствовал в себе человек какой-то недостаток, значит, захотел от него освободиться, значит, слушать вас будет не только ушами, а и мыслью, и сердцем. Сейчас вы в какие-нибудь десять минут сумеете его направить на путь истины.
— Не возникает у вас,— скажешь ему,— потому, что вы чего-то от себя требуете сверхъестественного. А вы ничего не требуйте!..
На этих днях мне подвернулся именно такой случай.
Моей собеседницей была одна очень способная женщина, испорченная плохой школой и в то же время достаточно ленивая, чтобы додумать все самой до конца, хотя она уже несколько лет режиссер и преподаватель. Она подкараулила меня, когда я выходил с урока, и попросила разрешения пойти со мной. То, что она мне сказала, касалось как раз той самой темы, которой посвящена эта глава. И ответил я ей примерно то же самое, что и ученику. Мы шли по бульвару, и я предложил: ну вот, давайте понаблюдаем, как это происходит у нас в быту. Сядем на скамеечку... Сели. Напротив нас какой-то пожилой бородатый человек читал сосредоточенно газету.
Не успели мы еще толком усесться — он сложил газету, встал и пошел. Собеседница моя, заметив оставленный на скамейке сверток, кричит: «Гражданин! Гражданин! Забыли!» Тот не слышит. Она срывается с места, берет сверток, догоняет и отдает ему.
Возвращается и говорит:
— Вот чудак! Он же еще и недоволен: так сказал «благодарю вас», будто я ему на ногу в трамвае наступила.
— Скажите, вы обдумывали каждое ваше действие?— спрашиваю я ее.
— Что обдумывала, какое действие? — не может она понять.
— Да вот вы окликнули его, взяли сверток, побежали отнести.
— Как же я могла обдумать? Когда? Смотрю: сверток на лавке... Крикнула — не слышит, и побежала.
— Так и побежали, не думая?
— Ничего не думала — когда тут думать!
— Выходит, все самой собой сделалось?
— Ну да.
— А почему вы мне сказали, что он поблагодарил вас плохо?
— Как почему? Не знаю... Уж очень он удивил меня: то ли он на себя, то ли на меня рассердился.
— Значит, тоже само собой сказалось? Такой чудной, что нельзя было не сказать: «Вот чудак»?
— Конечно. Ужасно смешной. А там у него что-то тяжелое, мягкое,— наверно, курица.
— А вам зачем надо знать? Ишь какая любопытная.
— Да нет, я не любопытная — а пальцы сами нащупали.
— Сами? Опять сами? Что это у вас какая анархия — все само собой делается? Зачем же вы так «распустили себя»?
Она, конечно, догадывается, что все это я говорю применительно к основному нашему разговору, что все, что она сейчас проделала, и все, что мне сказала, есть самый прямой и убедительный ответ на все ее недоумения и вопросы.
— А ведь верно! — улыбается она.
— Вот видите. В жизни это, оказывается, происходит на каждом шагу, и вас не только не удивляет, вы этого даже не замечаете — до того это естественно. А когда этого же я прошу на уроке, вы пугаетесь, воображаете, что я требую чего-то невероятного.
— Да... верно,— соглашается она. Но вдруг лицо ее просветляется — она обрадовалась. Чему же? А вот послушаем, что она скажет.
— Ну так это же — в жизни! Жизнь — это одно, а искусство — другое. В искусстве, на сцене, все заранее решенное и установленное. Вот почему так, ни с того ни с сего и не получается.
Все это произносится с такой радостью и удовлетворенностью, будто человек сделал счастливейшее для себя открытие!
— А вот давайте-ка попробуем на деле — так ли это? — предлагаю я ей.— Давайте возьмем хотя бы такой текст: я вас спрошу:— «Что же ты сделала вчера?» Вы скажете: «А что?» — «Что ты сделала с моими бумагами?» — «А что?» — «Их нет — исчезли!..»
Сначала, как обычно, повторим текст — проверим, верно ли мы его запомнили.
Повторили.
Сказать по правде, я хоть и «пропустил мимо ушей» ее разглагольствования, но внутри меня они где-то отметились.
Что они могли вызвать во мне? Только одно раздражение. Уж очень много слышишь таких и подобных речей... И так они поверхностны, легковесны, безответственны... И столько в них косной самоуверенности и столько от них зла в Искусстве.
Конечно, это раздражение не осталось моим личным раздражением педагога против ленивого, самодовольного ученика,— от только что повторенного текста оно изменило свое направление... Я «пустил» себя...
Ничего не подозревая, партнерша моя повернулась ко мне и вдруг обожглась о мои глаза... отшатнулась, изменилась в лице... Не давая ей опомниться, я стиснул ее руки и:
— Что же ты сделала вчера?
— А что? — вырвалось у нее.
— Что ты сделала с моими бумагами?
— Бумагами? — шепчет она, перепуганная моим угрожающим видом и какими-то своими неясными подозрениями.
Подлинный испуг соединился у нее с творчески возникшими «бумагами»... И вдруг, вижу я, в сознание ее пробирается утешительная догадка: «Ах, это только этюд!..» И вот-вот слетит с нее весь ее ужас,— она успокоится и будет «нормальной» наблюдательницей, как всегда — «со стороны». Чтобы оборвать в ней это ее «пробуждение», опять со всей силой стискиваю ей руку и с еще большим негодованием шепчу ей:
— Что же ты сделала вчера?
По-видимому, боль стиснутой руки вышибла из головы ее успокоительные мысли, а мое удвоенное наступление снова возвратило ей и испуг и мысли о злополучных бумагах...
— А что? — едва лепечет она.
— Их нет — исчезли!..
Она что-то поняла, вспомнила... вскочила было...
— Куда, куда вы? — успокоительно и дружелюбно останавливаю я ее.— Садитесь!
— Какой же вы можете быть страшный!.. Ой!
— Что вам представилось? Что это за бумаги? Кто я вам?.. Ну?..
— Не знаю... знаю только, что пропали какие-то очень важные бумаги и что все это наделала я...
— Какие же бумаги?
— Да не знаю... Я только сейчас и поняла, что, должно быть, случилось что-то непоправимое... и это все — я.
— Когда это случилось?
— Да вот, вчера...
— Что же я на вас так разозлился, рассвирепел? Или я всегда такой?
— Нет, это из-за бумаг... От этих бумаг, кажется, может зависеть даже ваша жизнь!..
— Почему же вы вскочили? Убежать от меня?
— Нет, за бумагами...
— Вот видите, как захватило вас. Целая трагедия: таинственная пропажа бумаг. А вы говорите: «не возникает».
— Да... возникло... Только, должно быть, потому, что уж очень «крепко» вы начали — все во мне с места сдвинули. А с другим партнером все равно не получится.
— Еще как получится! Однако нечего ждать, когда будут эти другие, а давайте-ка сейчас еще раз со мной. Соорудим какой-нибудь новый текст. Только вот что: возьмите на себя такую смелость, рискните: не придумывайте ничего. Как только повторите для себя текст,— постарайтесь выкинуть все из головы и не заботьтесь ни о чем, не думайте. Не получится ничего — не велика беда.
Сделаем так. Вы меня спросите: «Вам не скучно со мной?» — а я вам отвечу: «Почему скучно? Напротив. Я боюсь, как бы вы не соскучились».
Проговорив при повторении свои слова, она действительно выключилась на секунду, а потом вдруг улыбнулась каким-то своим мыслям... В следующее мгновение она уже подавила их в себе и стала ждать. Ведь что-то должно прийти.
— Ничего путного не придет, не ждите. К вам приходило, да вы не пустили, отказались. Вы чему улыбнулись в самом начале?
— Это были посторонние мысли.
— Ну, однако?
— Мне пришло в голову: вот, поймала человека на улице и заставила со мной заниматься...
— И что же?
— Ну посторонние мысли...
— Почему же посторонние? А может быть, самые подходящие. Попробуйте-ка, дайте им ход: поймала на улице, заставила заниматься, ну, дальше — продолжайте.
— Заставила заниматься. Ему это едва ли особенно интересно...— И вдруг она смутилась.— Знаете что, а ведь в самом деле на язык так и просится: «А вам не скучно со мной?»
— Ну просится, так и скажите.
И вот она с какой-то горечью, с раздражением на самое себя, с ожесточением тиская в руках свой носовой платок, пряча глаза, проронила: «А вам не скучно со мной?»
— Ну, вот ведь вышло.
— Да, как будто вышло...
— Если вы верно задали себе текст — никаких «посторонних мыслей» не появится. Раз мысль, или действие, или какое чувство началось — давайте ему только ход. Знайте: оно не постороннее — оно-то именно и нужно... А ну! по свежим следам еще! Пустим в ход тот же самый текст. Повторите его!
Повторили.
Она почему-то поникла, лицо ее сделалось грустным, а рука стала что-то чертить на земле зонтиком. Потом что-то забеспокоилась, заволновалась: