Читать интересную книгу Господь управит - о.Александр Авдюгин

Угораздило же деда помереть тоже зимой. Когда родился, тогда и к Богу обратился. Хотя и здесь практично старик расстарался, перед самим постом отошел. Соседям и родственникам поминальный обед готовить проще будет. Рассуждая подобным образом, запутываясь в рясе по глубокому снегу, последние сто метров до дедовой хаты я добирался уже пешком. Было странно тихо и, самое интересное, калитка двора, где почил мой старожил, почему-то прикрыта.

Непонятно. У нас, когда покойник в доме — ворота нараспашку. Да и соседей не наблюдалось вокруг. Первозданный какой-то мир. В плену снежном. Без признаков цивилизации и тем паче наличия усопшего.

Удивительны все же наши дальние села. По старинке все. Если бы не глаз телевизора в комнате, да антенна над хатой — все будто из воспоминаний детства всплыло. И разговор тот же, и заботы те же. Последние годы ничего не привнесли, лишь количество коз увеличилось, что издревле было знаком небогатой жизни. Наличие же во дворах сельхозтехники не определяет зажиточность, а напоминает о растащенном коллективном имуществе. Как в шолоховском Гремячем Логу расстроенные общественным хозяйством колхозники разобрали скот обратно по домам, так и ныне под дворами ютятся комбайны, сеялки да молотилки…

Впрочем, что же это? Отвлекся. Рассуждай не рассуждай, а деда надо отпевать. И я толкнул калитку. От крыльца дома до ворот — наполовину расчищенная дорожка. Другую половину довольно сноровисто и с умением благополучно расчищал… мой «покойный» дед.

Как вы думаете, как я выглядел в тот момент? Тем более что в руках у меня был требный чемоданчик, который берется только на погребения. Об этом знают все прихожане. Ведал и сельский долгожитель. Глядя на мою ношу, он глубокомысленно и с чувством, произнес:

— Шо, закопать не терпится?

Мне отвечать было нечего. Вообще нечего!

Разные бывали случаи и обстоятельства за священнические годы. И холодная рука усопшей хватала меня за пальцы, и отпевал вместе со всей деревней перепутанного в больнице покойника, всеми, в том числе и родственниками, принятого за «своего», но чтобы приехать совершать обряд к еще живому… Такого пока не случалось.

Представьте себе стоящего, как истукан, по колено в снегу, с вспотевшими очками и открытым ртом священника, не могущего вымолвить хоть что-нибудь вразумительное. Впрочем, представлять не надо. Это пережить необходимо, чтобы понять.

Дед по-хозяйски очистил от налипшего снега лопату, воткнул ее в сугроб, а потом, усмехнувшись, пригласил:

— Проходь. Что стоишь как…

Как «кто», дед не уточнил, но я, в принципе, догадался. Послушно пошел за хозяином в дом, абсолютно уверенный, что большего потрясения уже испытать не придется. А зря. Сразу за коридором, в передней, на двух табуретах стоял не обитый, мерцающий темными досками, пустой гроб, устланный внутри сеном. Рядом красовалась крышка.

— Занис вот. Отсыреет в сарае, — сказал дед, и, указывая мне на стоящие в зале стулья, добавил: — Сидай. Давно уже труну зробыв, а тут погано стало, чуть не помер, вот и затащил в хату.

«Вот и разгадка ребуса», — понял я, а в голове причиталось: «Ох, бабушки, бабушки. Увидел кто-то из вас стоящий гроб, да и пошла весть по селу: помер, мол, дед. Слухом земля полнится, а до церкви всегда молва быстро добредает, предварительно обрастая добавлениями, придумками и впечатлениями. Вот и приехал сельский поп отпевать живого, но ко всему готового деда…»

К счастью, старожил мой все это понимал и, лишь на вид показывая свое возмущение, добродушно ухмылялся в усы.

***

Посидели мы с дедом в зале, по рюмочке «домашней» отведали да местными грибками закусили. Потом поговорили о нынешней жизни. А напоследок старик уверил меня, что с «девками», то бишь ровесницами своими, разберется, дабы отца Лександра более не смущали.

Живи сто лет, дед, и больше живи.

Мало вас осталось.

Дед Матвей

Дед Матвей стар. Сам говорит: «Столько нынче не живут». Правильно говорит, наверно, потому что ровесников его в округе не осталось, тем более тех, кто прошел войну: с окопами, атаками, ранениями и прочими страхами, о которых мы теперь можем судить только по книгам и старым фильмам. Свидетелей уже нет. Дед же Матвей еще живой. Он — исключение, как и некоторые его ровесницы. Бабушкам, как правило, отпущен больший век. Проводив своих дедушек, они обычно сразу начинают рассуждать, что и им скоро за мужьями собираться. Иногда по два, а то и по три десятка лет — все готовятся. И слава Богу.

Дед Матвей, перехоронив своих одногодков, а так же, как он выражается, «молодых пацанов и девок» (тех, кому за семьдесят-восемьдесят было), помирать не собирался. Он поставил перед собою цель — дожить до 60-летия Победы.

— Я, когда война закончилась, тридцать лет справил. Мне сам командующий, когда давал орден за освобождение Праги, сказал, что я прошел всего третью часть жизни. Так что еще 60 лет по приказу должен жить.

И жил, как все, только всех и вся пережил. Приказ, куда денешься!..

Вид у деда Матвея — военный. Неизменные сапоги, — мне кажется, что он их и не снимает вовсе, — галифе, непонятно как сохранившиеся, и картуз времен хрущевских семилеток. И бодр по-военному.

Разве что память в последнее время стала деда Матвея подводить. Поэтому в кармане у него всегда лежит мелок, которым он на всех возможных и невозможных местах родной усадьбы пишет себе и своим домочадцам «наряды», то есть то, что «надобно зробыть». Куда ни пойдет, где ни присядет передохнуть — тут же перед ним новое задание. Расслабляться некогда.

Еще одна отличительная дедовская черта — бережливость. Нет, не скупость. Для дела или в «нужной нужде» дед Матвей ничего не жалеет. Но вот чтобы у него в хозяйстве что-то валялось «неприбранным», или не на месте, — исключено. Причем «прибирает» дед так, что, кроме него, никто не найдет. Лозунг деда Матвея: «Подальше положишь — поближе возьмешь» — вечно современен. Хотя дети, внуки и правнуки постоянно недовольны и всегда, когда к ним ни зайдешь, что-нибудь ищут.

Когда оформляли и расписывали купольную часть храма, меня художники просили: «Батюшка, убери ты этого Матвея от нас. Пока мы вверху что-то делаем, он внизу весь инструмент „поприбирает“ так, что без него ни одна милиция не найдет!»

Да я и сам как-то раз на матвеевскую «бережливость» попался. В один из летних воскресных дней привезли мне в подарок большой, килограммов на шесть, арбуз. Решил я его после службы с алтарниками съесть. Положил на стол в келье, совершенно не обратив внимания на крутившегося рядом деда, и отправился служить. После литургии дед Матвей подошел к кресту и сказал:

— Батюшка, я там, у келии вашей, арбуз прибрал.

Прибрал так прибрал. Сколько той кельи? Четыре стены, стол да шкаф с диваном. Зря я так подумал. Арбуз не смог найти ни сам, ни с помощью троих алтарников.

Послали за дедом. Он нашел. Здесь же, где мы и искали. Оказывается, в кармане у деда была авоська. Матвей положил арбуз в авоську (нынешние пластиковые пакеты такую массу могут не выдержать) и повесил его на крючок вешалки, а сверху набросил мою зимнюю рясу. Вы могли бы предположить, что арбуз висит на вешалке? Вот и мы не смогли.

Как-то обвинил я деда Матвея во мшелоимстве. Есть такой грех: он определяет корыстную страсть к ненужным вещам. Дед промолчал. Но когда мне понадобился хитрый болтик с гаечкой, которых нынче просто не выпускают, Матвей, поскребя по своим сусекам, отыскал и дал. Затем не преминул напомнить, что я его грешным словом обозвал. Пришлось просить прощения.

Дожил дед до юбилея Победы. Положенную медаль получил. Сто грамм фронтовых выпил и засобирался помирать. Причем по-настоящему. Объявил всем, что пожил достаточно, «усэ вжэ побачыв, пора и честь знать». Спустил с чердака и оттащил в сарай приготовленный лет десять назад гроб, помылся, переоделся и улегся под образами в зале, куда до этого вообще раз в год заходил.

Вначале подумали: блажит дед Матвей. Понадеялись: услышит он утром, как корова мычит, поросенок визжит, собака лает, гуси гогочут — поднимется. Ан нет. Лежит дедушка и с каждым днем слабеет.

Дети и внуки, отнесшиеся вначале к новому начинанию деда, как к чудачеству, забили тревогу через пару дней, когда Матвей от еды отказываться начал. Где это видано, чтобы человек, сам по собственной воле, смерть себе призывал. Примеры подобные найти, конечно, можно, но слишком они редки, для нынешней жизни странны и непонятны.

Позвали меня.

Матвей встретил радушно, но с кровати не поднялся:

— Ты, батюшка, рановато еще пришел, когда помирать буду, сам позову.

— Дед Матвей, ты ведь знаешь, — пытаюсь объяснить я, — что не в воле нашей, когда нам родиться и когда умирать.

— Хватит с меня. Всех пережил, — бубнит Матвей. — Пора и честь знать, да и пообещался я, как до Победы доживу, так и помру. Ты бы лучше пособоровал меня, видно, грехов забытых много. Не отпускают.