Читать интересную книгу Господь управит - о.Александр Авдюгин

Мои объяснения, что там уже креститься не надо, всерьез не воспринимаются. Рассказ о том, как почивший о Господе благоверный Александр Невский сам взял в правую руку крест, слушают благоговейно, но без последствий.

Я решил после разрешительной обернуть крестик молитвой, да и переложить в правую. Прочел. Вынимаю крестик, обворачиваю его снизу молитвой и пытаюсь вложить в лежащую поверх правую руку. Не пускает. Нажимаю сильнее, крест оказывается на положенном ему месте и тут … рука покойной сжимается, и мои пальцы остаются в ней.

Это надо пережить! Я не из пугливых. Да и погребения, к несчастью, — одна из регулярнейших служб приходского священника. Всякого насмотрелся. Но тут сердце у меня зашлось.

Спасибо, певчие заметили, как я побледнел, и поняли, в чем дело. Отгородили меня от народа и затянули что-то совершенно не по чину. По-моему, опять «Благословен еси Господи!». Распевали до тех пор, пока батюшка в себя не пришел…

До дня нынешнего помню эту цепкую, холодную старушечью руку, схватившую меня за пальцы, а имя бабули у меня в синодике в первых рядах, на архиерейском месте.

Харитоновна

На углу улочки, — а их всего три в этом селе, — стоит с закрытыми ставнями дом, пугающий меня сегодня. Когда в нем жила Харитоновна, все вокруг было старенькое, но живое и веселое. Даже собака с архаической кличкой «Шарик» обладала добрейшим характером и не брала пример с окрестных псов, которые, увидев меня в рясе, устраивали повальную брехаловку с завыванием и клацаньем цепей.

Отошла ко Господу Харитоновна весной, после Пасхи. Я, как всегда после причастия (последний год дома ее причащал), бодро сказал, чтобы до Троицы помирать не вздумала. Она, ранее в таких случаях всегда говорившая: «Как благословишь, отец Лександра», — теперь ответила: «На то Господь есть, сроки давать».

Не придал я большого значения словам бабули, а она возьми и помри до Троицы. Приехал отпевать, а по всей хате фотографии расставлены: как мы храм в начале 90-х строили. Харитоновна тогда каждый день за пять километров на стройку бегала.

На полиелее Харитоновна всегда стояла у окна, по правую руку и вместе с хором пела, вернее, подпевала. До дня нынешнего ее тихий мягкий голос слышен: «Молитвами Богородицы, Милостиве, очисти множество согрешений наших…»

Пугает меня дом брошенный… Не за Харитоновну и душу ее боюсь, а за свою будущность. Ведь старушка не только пела тихо. Вся ее жизнь была как тихая песня-молитва, поэтому и все, что ее окружало, было добрым и красивым.

Я же … и говорить-то не хочется, не то, что писать. С криком встаешь, с криком спать ложишься, постоянно торопишься, и поэтому ошибаешься. Суета нагоняет грехи, создавая видимость добра. Так хочется услышать: «Отец Лександра, як цэ трапылось? Грих то якый»…

Злодеи наши

Мой первый злодей — лень,

другой злодей — язык,

а третий злодей — соблазн.

Очень часто приходится говорить и писать о нашем умении находить виноватых вокруг себя и о полном забвении евангельского совета: «И что ты смотришь на сучек в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Мф. 7:3)

Что же это за бревна такие, которые видеть не мешают, а вот жить не дают? Почему у соседа, или напарника, или коллеги и денег больше, и дом — полная чаша, и дети — отличники? А у себя, куда ни кинь — всюду клин. Самое удивительное — то, что жалуются все: и те, которые, по мнению других, живут припеваючи, и те, кто по собственному разумению, обижены судьбой. Не может же быть такого, чтобы всех и вся обходили милости Божии, и на каждом из нас лежала печать постоянной нужды и искушений.

Два недавних события, случившихся со мной, кое-что прояснили.

Сломался у меня компьютер. Вечером работал, а утром «хмыкнул» пару раз что-то про себя, а включаться не захотел. Повез я его в ремонт, печально рассуждая, как же быть? Приближается срок выпуска многостраничного церковного издания «Светилен», пасхальные поздравления необходимо закончить, да и еще масса неотложных дел, хранящихся в памяти машины. И в столь не подходящий момент компьютер так меня подвел!

В тот же день необходимо было ехать на приход, попросили окрестить ребенка. В церкви, кроме молодых родителей, восприемников и дитяти, была еще одна женщина, наша недавняя прихожанка. «Ну вот, — подумалось мне, — искушения продолжаются». Много горечи и хлопот приносила с собой эта дама. Озлобленность на мир, на всех и вся, была в ней, как мне казалось, патологическая. Ее исповедь и даже простой разговор звучали, как обвинительный акт. Доставалось всем, но больше всего, естественно, непутевому мужу и непослушным детям. Когда же я пытался сказать, что следует искать причину и в себе, то в ответ получал хлесткие обвинения в своей предвзятости и несочувствии.

В конце концов уговорил я ее поехать к более опытному, чем аз многогрешный, старцу духовнику. Хотя уверенности в том, что поездка состоится или принесет пользу, у меня не было.

После крестин и состоялся наш разговор. Женщина стала неузнаваема! Спокойствие, рассудительность, какая-то полнота в мыслях и, самое главное, ясный, не бегающий и не изменяющийся взгляд.

— Батюшка, я пришла поблагодарить вас, слава Богу, у нас все наладилось, да и я успокоилась.

— Что же сделал-то с вами отец N., что вы такая преображенная ныне — и видом, и словами?

— Да я монаху-то все рассказала, целый час говорила, он молча слушал. Потом положил мне руки на голову и молитвы читал.

— И все?

— Нет, благословил мне коробочек запечатанный, ленточкой заклеенный и сказал, чтобы я ехала домой. Еще он попросил, чтобы я, по приезде, побелила хату, покрасила подоконники, сыновьям и мужу купила по рубашке, а доченьке платьице. А потом мы должны были вместе сесть за стол, «Отче наш» прочитать и коробочек этот открыть.

— Ну, а дальше? — Меня уже начало одолевать любопытство.

— Я два дня колотилась, к субботе как раз управилась. Ну, сели мы за стол. Открыл муж коробочку, а там пять красненьких, с орнаментом, деревянных пасхальных яичек. Посмотрела я на них, а потом на мужа и детей. И такие они все радостные, да чистенькие, да светленькие и… расплакалась. А в доме тоже хорошо, уютно, и все беленькое. И родное все, родное.

Передо мной был другой человек! И внешность та же, и голос тот же, а человек — другой.

Порадовался я молитве монашеской, уму и прозорливости старца, и поехал домой. По дороге зашел за компьютером.

— Отремонтировали? Наверное, что-то серьезное? Ждать придется? — с порога начал вопрошать мастеров, заранее как бы подготавливая себя к неизбежности долгого ожидания и непредвиденных затрат.

— Сделали, отец Александр, сделали, — успокоили меня, и, видя мою радостную физиономию, добавили: — Отец Александр, вот мы смотрим: какая на вас рубашка нарядная, да красивая, да чистая!

«Ну вот, — подумалось, — опять пятно посадил или в краску где-то вляпался». Огляделся. Да нет, вроде и не порвано, и не выпачкано. Вопросительно глянул на улыбающихся компьютерных спецов.

— ?!

— Да вот вы, батюшка, и чистый, и глаженый, а в компьютере, под кожухом, пыли-грязи было столько, что и работать ему невмоготу стало. Чистить хоть иногда надо пылесосиком. Сами, небось, каждый день моетесь…

Тут мне сделалось стыдно. А чуть же позже — и понятно. Не вокруг тебя грязь да нечисть, а в тебе самом, внутри она гнездится. Вот о каком «бревне» Господь говорил.

Внедрится греховный соблазн в нашу душу, оккупирует сердце, приживется там и начинает нам лень духовную прививать, да на язык слова оправдательные посылать. И пошла жизнь наперекосяк! Зло на зло набегает, гневом питается. А выход-то простой, хотя и не легкий: уборку делать надо, и внутри, и вокруг себя. К чистому чистое приложиться, а грязное всегда грязь найдет, как та свинья…

«Поверни зрачки свои во внутрь себя, — советуют многомудрые старцы, — причина бед твоих в сердце твоем».

Перепутали

Лето заканчивалось. Яблочный Спас в том году без яблок был. Яблони, бурно цветшие весной, плоды дали не богатые, да и те поточил червь. Дожди, не прекращавшиеся весь июнь, покрыли поверхность яблок серыми крапинками, от которых со временем кожура сделалась жесткой и колючей. Жары уже никто не ожидал, но лето, мокрое с первых дней, решило встречать осень зноем и юго-восточным ветром.

В этот день службы в церкви не было. На погребение колхозного механизатора меня привезли на председательской машине. Дом усопшего стоял почти в центре села, которое в три ряда домов растянулось по балке километра на два. Со стороны города поселок прикрывался горой, на которой пылился ржавый, согнувшийся обелиск с ракетой. Под обелиском еще в советские годы выложили камнями и засыпали белой глиной профиль Ильича. Под профилем — кустарник в форме надписи: «В.И. Ленину — 100 лет». С конца 80-х за буквами и портретом ухаживать перестали, но они все еще были хорошо различимы. Детишки, выросшие за перестроечные и «капиталистические» годы, уже начали задавать родителям вопросы по поводу Ильича, а обелиск с физиономией все нависали и нависали над селом. На предложение поставить на горе православный крест я получил отказ. «Ты, батя, нас всех похоронить, наверное, хочешь», — заявили мне в конторе.