центре России, тоже оказалось немало сортов и разновидностей культур, ранее неизвестных ученым.
В Воронеже собрался первый Всероссийский съезд ботаников. Вавилова попросили и здесь выступить с докладом о гомологических рядах. И снова — слова о большом открытии, о практической ценности его для селекции… в общем, полная поддержка ученых-ботаников.
Из Воронежа Вавилов поехал в Козлов: давно хотелось познакомиться с Иваном Владимировичем Мичуриным, об удивительных гибридах которого был немало наслышан, о них не раз упоминали и участники съездов.
Встретил Николая Ивановича еще совсем не старый человек, на вид довольно суровый, сдержанный, неразговорчивый. Провел по усадьбе, показал свои питомники и сад. Здесь, к удивлению Николая Ивановича, было столько нового, нигде дотоле невиданного: множество сортов и гибридов плодовых и ягодных культур, полученных в результате скрещивания генетически и географически отдаленных форм и непохожих ни на какие другие. Как, какими методами, исходя из каких соображений ему удалось их вывести? Как они себя чувствуют здесь, в Козлове, и как проявляют, особенно межвидовые и межродовые гибриды, материнские и отцовские признаки?
Видя искреннюю заинтересованность ученого и понимание сути дела, Мичурин все больше проникался к гостю доверием. Казалось, их беседе не будет конца. А в старом доме Мичурина сундуки, стоявшие у стен, оказались полны аккуратно переписанными на машинке своеобразными книгами-отчетами о проведенных скрещиваниях и полученных результатах, описаниями сортов и их свойств, причем все — с тщательно сделанными авторскими рисунками.
Николай Иванович, конечно, не раз встречал его статьи в журналах, но он и представить себе не мог, что тут, на окраине уездного городка, вдали от научных центров, в самых примитивных условиях, трудом одного человека и силами его небольшой семьи выполнена работа, которая будет иметь не только большое практическое (многие сорта украсили бы любой сад в средней полосе России), но и неоценимое научное значение. Поэтому стал убеждать Ивана Владимировича подготовить труды к печати, чтобы выпустить их целым собранием: ведь многое для этого уже сделано.
Сразу же по возвращении в Саратов Вавилов обратился в Наркомзем с запиской, в которой просил оказать Мичурину всяческую помощь. Эта просьба была услышана. Вскоре земля с садом была закреплена за Мичуриным пожизненно, выделен академический паек, выдана значительная сумма денег. Благодаря этому работа по селекции и размножению садовых культур могла быть поставлена более широко. И это действительно вскоре случилось.
НА БЕРЕГАХ НЕВЫ
В январе 1920 года к Вавилову пришла скорбная весть о смерти Регеля: он не выдержал лишений и отправился в весьма дальний и нелегкий по тому времени путь — под Вятку, в Грахово, к родным жены. Как рассказывали потом очевидцы, он был в приподнятом настроении, подтянут, бодр, шутил по поводу своего отъезда, что-де подкормится немного на сельских харчах, а к весне намерен вернуться в Питер и возродить свой обезлюдевший Отдел. Обещал даже обдумать одну проблему и, вернувшись, сделать доклад о мерах по развитию семенного дела.
До родни он кое-как добрался, но в переполненном вагоне заразился сыпным тифом и по приезде скончался. Не раз приходила на ум Николаю Ивановичу потом одна его фраза из письма: «Неизвестно, выйдем ли мы с Вами живыми из этого хаоса…»
Смерть 53-летнего ученого, старшего товарища, с которым они так сблизились в последние годы, потрясла Вавилова. Написал некролог. В нем слова, граничащие с отчаянием: «Ряды русских ученых редеют день за днем, и жутко становится за судьбу отечественной науки, ибо много званых, но мало избранных».
Надо возможно скорее, решил Н. И. Вавилов, перебираться в Петроград: теперь он должен возглавить работу Отдела, которая, похоже, совсем прекратилась. Но как этот переезд практически осуществить и с кем? Согласие многих молодых саратовских единомышленников отправиться вместе с ним и помочь восстановить исследовательскую работу обрадовало ученого.
Вначале, конечно, пришлось поехать одному. Трудно было выбрать менее подходящее время и место для организации и ведения научных исследований, да еще таких широкомасштабных, какие имел в виду и вынашивал в мыслях ученый, чем Петроград в ту тяжелую пору. Вавилов знавал его как столицу Российской империи: в блеске витрин, заполненных товарами, в ярких огнях фонарей, со множеством красивых домов и храмов, с нарядной толпой и лихачами на улицах и проспектах, особенно на Невском и Лиговском. А теперь, выйдя из здания Московского вокзала, он невольно остановился: город казался совершенно пустым и безмолвным, словно вымершим, в бело-стеклянной изморози.
Вот и Васильевский остров, 2-я линия… Прекрасный дом № 61, где в нескольких просторных бывших квартирах размещался в последние годы Отдел. Но и здесь было сейчас безлюдно и как-то мертвенно.
…Часы в дальней комнате пробили уже два часа ночи. Их мелодичный звук только подчеркивал тишину, царившую в доме. Две свечи догорали в старинных бронзовых подсвечниках, все беспокойнее трепеща под тянувшим в открытую дверь едва ощутимым сквознячком: электричество поморгало-поморгало и совсем уснуло еще около десяти вечера.
Николай Иванович взял из папки лист лощеной бумаги с водяными знаками — Регель на ней обычно писал письма, — обмакнул перо в бронзовую чернильницу и вывел в углу: «Е. И. Барулиной…» Дальше перо побежало само: «Сижу в кабинете за столом покойного Роберта Эдуардовича Регеля, и грустные мысли несутся одна за другой. Жизнь здесь трудна, люди голодают, нужно вложить заново в дело душу живую, ибо жизни здесь почти нет: если не труп, то сильно больной, в параличе. Надо заново строить все. Бессмертными остались лишь книги да хорошие традиции… Здесь 40 человек штата. Из них много хороших, прекрасных работников. По нужде некоторые собираются уходить. Они ждут, что с моим приездом все изменится к лучшему. Милый друг, мне страшно, что я не справлюсь со всем. Ведь все зависит не от одного меня. Пайки, дрова, жалованье, одежда… Я не боюсь ничего, и трудное давно сделалось даже привлекательным. Но боязнь не за самого себя, а за учреждение, за сотрудников. Дело не только в том, чтобы направить продуктивно работу, что я смогу, а в том, чтобы устроить личную жизнь многих. Все труднее, чем казалось издали…»
В слабом, желтом, колеблющемся свете свечей казались едва различимы в углу кабинета сваленные в кучу коробки с образцами, книги, рукописи — так и осталось все лежать после начавшейся было эвакуации учреждений города во время последнего наступления на Петроград армии Юденича. Можно было только удивляться, что основная часть коллекции все же сохранилась. Надо было лишь заново ее разобрать. Самому.
Прибыли его саратовцы — в двух вагонах-теплушках со своими буржуйками и дровами, что оказалось очень кстати.
Мечты Вавилова постепенно начали