Немедленно захотелось скрыться долой со всевидящих глаз рынка. Люба воровато огляделась – никто не обращает на нее внимания, – быстро смахнула на пол деньги, ахнула, как будто нечаянно их уронила, и села на корточки. Жаль, что нельзя было заползти вообще под прилавок, чтоб совсем с глаз долой…
Что творится… творится-то что?! Сурен спятил… как он мог?! Только потому, что Люба в рынке работает… да как он смел?! Вот если бы она шла по улице, он подошел бы к ней просто так? Предложил бы переспать с ним? Да еще за деньги?
И все же она понимала: не в том дело, что Люба работает в рынке. А в том, что вчера она словно родилась заново – и это люди если не видят, то чуют. Видимо, Сурен большой знаток женщин, если сразу по ее лицу определил, что именно с ней приключилось. Недаром заговорил о шлюхе и о том, чтобы захмелеть на ее груди. Кажется, никогда еще мужчина не читал ей стихи – тем паче в рынке! Даже Виктор не читал, когда в женихах ходил. Он вообще не любил стихов. И вот вдруг Сурен… И тоже неспроста! О, господи, господи, грехи наши тяжкие, незамолимые, как говорила одна знакомая бабулька: когда Ермолаевы жили в Доскинове, она была их соседкой…
– Ты чего там делаешь? – раздался сверху голос Вали. – Потеряла что-то?
– Да деньги уронила, – показала Люба несколько зажатых в руке бумажек и принялась медленно распрямлять затекшие колени.
– Ага, – кивнула Валя. – А я тебя не увидела на месте и сначала подумала, ты побежала смотреть.
– Нет, – недоуменно качнула головой Люба. – Я никуда не бегала. А что надо смотреть?
– Да это караул просто! – хохотнула Валя. – Светка ходила вон в туалет и видела, как Антон зачем-то в мусорный контейнер полез. – Антоном звали одного из рубщиков, а в железнодорожные трехтонные контейнеры, стоявшие на задах рынка, сваливали мусор из всех залов. Рано утром приезжала машина и меняла контейнеры. – Главное, фартук снял, в рубашке и джинсах, как человек. «Зачем ему мусорный контейнер?» – подумала наша Светка и давай следить. И вдруг видит, туда же бежит Оксанка из колбасного. Сначала в туалет заскочила, вроде как за нужным делом, а потом шмыг в этот контейнер! А Светка спряталась за палатку с носками-чулками – ее и не видно. Зато она слышала, как внутри что-то лязгнуло, видать, Антон опустил задвижку. Ну и…
Валя многозначительно умолкла.
Люба огляделась. Покупателей в зале не было ни одного (выпадают за день и такие минуты, причем не раз!), почти все продавщицы сгрудились вокруг Светки, у тех же, кто оставался около своих прилавков, шеи, чудилось, сделались раза в три длиннее, чем раньше. Вроде как у гусынь, которые тянутся к кормушке. Желанным кормом был сейчас Светкин торопливый, задыхающийся шепоток, который пытались уловить и рубщики, и грузчики, однако Светка так спешила рассказывать, что по залу разносился сплошной свист и шип, из которых Люба с трудом вычленила два слова: «трахаются» и «секс».
– Трахаются… секс! Трахаются – секс! Трахаются! Секс!
У Любы мороз пробежал по коже.
– Е…утся, короче, – громогласно провозгласил наконец Степа. – Как в том анекдоте, знаете? Думаю: неужели сношаются?! Нет, млин, е…бутся! А что, святое дело!
– А мож, у них любовь? – спросила со слезливой ноткой в голосе Фая.
– Акуели они, что ли, какая любовь в мусоре может быть? – железным голосом возразила Светка. – Вот узнает Мирра Ивановна – она санкнижки отберет у обоих как пить дать. И заставит снова на медосмотр идти. Нет, это ж надо до такой степени невтерпеж, а?
– Оксанке всегда невтерпеж, – зевнула Валя. – Помните, муж приходил ей морду бить? Видать, тоже было невтерпеж, не помню только, с кем тогда. Теперь вот с Антошкой припало трахнуться. И какая любовь, что ты, Фая, бредишь? – отмахнулась она. – Простой незамысловатый секс между двумя взрослыми людьми – да и все.
– Ой, Валя, ты всегда как скажешь, так припечатаешь, – засмеялась Светка. – Простой незамысловатый секс…
– Ты чего трепещешь? – услышала Люба изумленный голос и обнаружила, что на нее очень озадаченно смотрит Степа. – Я тебя пятый раз спрашиваю, где метки лежат? В шкафу нету. Я сегодня пораньше должен уйти, надо мясо пометить и в холодильник убрать.
Люба смотрела на него, будто в коматозном состоянии.
Трахаются… секс…
– Что? Метки? – наконец прорвалось через ту кашу, которая творилась у нее в голове.
Черт, куда ж она утром сунула эти несчастные метки: вырезанные из кусков линолеума большие буквы «С», что означало – «Степан»? На мясе, которое убирали в холодильник, всегда ставили метку владельца, чтобы в утренней спешке, выкладывая товар на прилавок, не перепутать порою неразличимые куски.
– Степ, я не знаю, может, стащил кто-то? – беспомощно уставилась Люба на своего работодателя. – Я не знаю, честно!
– Посмотри, может, в сумку сунула? – посоветовала Валя.
– Да ну, зачем мне их в сумку?.. – возмущенно начала было Люба, но Степа уже заскочил за прилавок и схватил ее сумку. Щелкнул замочком – сумка была набита кусочками линолеума.
Люба взяла сумку из его рук и смотрела на метки, не веря глазам.
– Девушка, ты не выспалась сегодня, что ли? – спросил Степан, но не сердито, а озабоченно.
– Да она после вчерашнего никак отойти не может! – сочувственно воскликнула Валя. – Ее ж вчера затрахали в этой администрации, ты что, забыл? Наглоталась так, что аж изо рта потекло!
Степа хохотнул.
Люба так и подскочила.
– Что с тобой?!
– Ничего.
Затрахали… трахаются… секс… изо рта потекло…
Валька права: она никак не может отойти после вчерашнего… но вовсе не от того, что случилось в администрации.
«Слушай, давай сначала трахнемся, а?»
Руки ее затряслись, и метки посыпались на пол, как посыпались вчера ложки, вилки и ножи.
* * *
– Тебе холодно?
– Нет. Здесь очень тепло.
– А чего дрожишь?
– От смеха.
– Что?! Тебе смешно?!
Денис привстал было, чтобы повернуться, но Люба всей тяжестью налегла на него, принуждая не шевелиться:
– Да нет, ты не понял. Я над собой смеюсь. Чтобы не плакать.
Он замер, и Люба снова не сдержала усмешки:
– Ага, вот это тебе понятней. Ты считаешь, я должна плакать, а не смеяться?
– Ну, не то чтобы должна… – проговорил он задумчиво. – Однако это выглядело бы естественней, наверное. Ты же добропорядочная женщина, живешь одна… я же правильно понял, у тебя никого нет и, извини, кажется, давно не было, да?
– Не было, – кивнула она и от этого движения глубже зарылась носом в его подмышку. Подмышка оказалась гладкой, безволосой, выбритой. Люба ужасно удивилась – насколько она помнила, ее единственный мужчина – муж! – подмышек не брил и считал, что одни только педики это делают. Но вот кем-кем, а педиком Денис не был, Люба только что в этом убедилась самым непосредственным образом. Значит, подмышки нынче бреют не только педики… эх, эх, отстала она от жизни!