Дукайн развернулся и побежал к...
Нет.
Не побежал.
Жуткое зрелище сковало его ноги, сковало его губы.
Хозяйка Трех Пальм, Узза, стояла прямо перед ним. Всего в нескольких шагах. Высокая женская фигура в черной абайе. Только под платком-милфой было пусто. Не было лица там. Только чернота.
- Уззаййаа-аан... - услышал Дукайн собственное бормотание. - Всемогущая...
И он пополз, пополз к ней. Причитая, жалясь, оправдываясь.
А когда очнулся, уже темнело и никаких коз вокруг не было.
И Дукайн, истошно вереща, вскочил с коленей и побежал, побежал, изо всех сил припустил на север, к родному кочевью. Справляясь с синим холодным светом Сириуса и придерживая замаранные штаны.
Небольшую фигурку в черном на вершине холма он видел даже спиной. И спиной же чувствовал, что, как ни бежит, Узза продолжает смотреть на него. С вершины ближайшего холма, который все никак не хотел скрываться за горизонтом.
Шейх Набих брезгливо морщился, теребя подвески над кисточкой икаля. Другой рукой он перебирал роскошные обсидиановые четки.
Захлебывающегося плачем, воняющего жидким дерьмом дурачка он приказал бить палкой. Но полоумный козопас продолжал бормотать чушь про золотые браслеты на трупе, Хозяйку и алоэ, которое щипала коза.
Впрочем, про браслеты он не наврал. Вот только добывать их пришлось нелегкими трудами: за разбежавшимися козами снарядили целую экспедицию. На всякий случай, шейх дал пастухам хороших верблюдов - мало ли, придется удирать, в Нахле, поговаривали, стояли халифские солдаты.
Те могли припомнить укайлитам многое: и четыре ограбленных каравана, шедших из Медины, и налет на Ханифу, и кровопролитные стычки в пустошах Хаиля, когда они с бану суаль и кайситами делили колодцы после того, как вади аль-Касим пересох в разгар сезона дождей. Точнее, иссяк - после нескольких недель моросящей, ленивой капели. Засуха жадно слизывала зелень на солончаках и в лощинах, даже солянка сбрасывала цветы, подставляя жгучему солнцу изломанные ветки.
После той стычки гвардейцы пришли большой силой от Мариба: нет, не затем, чтобы навести порядок. Солдат халифа не занимала кровь, лившаяся на щебенку Неджда. Нет, они двинулись к каабе племени гатафан: по слухам, ее восстановили, и теперь всякий мог открыто принести жертвы Хозяйке Трех Пальм.
Гвардейцы прошли самумом через святилище, и снова разорили его - как и три века назад. Горы-близнецы Аджа и Сальма, столпы северного Неджда, уже три века видели одно и то же: люди возвращаются к вере предков, а потом приходят воины халифа и разбивают камни каабы.
Но на этот раз гвардейцев подстерегли - как раз в ущелье между острыми скалами, которыми щетинились Близняшки. Укайлиты потеряли в том бою двоих лучников, но не жалели: гвардейцы с тех пор не совались на плоскогорье, ходили большими отрядами по караванной тропе из Ятриба в Мариб, никуда не сворачивая. И вот теперь, по слухам, они пришли в Таиф - за тем же самым, что и к гатафан за месяцы до того. Разорить старый храм Манат - мало им засухи и недорода. Им нужно снова позлить Псоглавую Хозяйку Медины.
Болтали также, что вроде как в Таиф еще раньше пришли парсы во главе с большим столичным начальником, и что вроде как старой вере вышли послабления и теперь можно не скрывать и не закапывать божков, если в кочевье наведываются гости. Набих в эти россказни не верил - он слишком многое перевидал на своем веку, слишком многих схоронил под щебнистыми увалами, и не надеялся на милость властей. И что, кто оказался прав? Халифские солдаты стоят в Нахле, а в Таифе, говорят, беспорядки.
Совсем шепотом передавали, что на западе встает новая сила - карматы, и вот они-то обещают всем долгожданную свободу. И что не будет больше богатых и бедных, и не будут больше приходить, всякий раз в новое время, халифские сборщики закята - и отбирать у бедуинов последнее. Но Набих и про карматов особо не слушал: во время их налета на Таиф он потерял троюродного брата с семьей - те гостили у родственников. Про то, как они погибли, он наслушался - и с тех пор запретил поминать о карматах в своем присутствии.
Ну да шайтан с ними, с этими безумцами с запада.
Шейх нахмурился и снова осмотрел доставленное пастухами.
Второй браслет - такой же широкий, тяжелый и чеканный - они сняли. Набих одобрительно поцокал языком, взвешивая на ладони золото.
А вот хозяина - точнее, бывшего хозяина - золота козопасы зачем-то тоже привезли в кочевье. Смущаясь и оправдываясь, дурни бормотали что-то о милости и обещании милости в День суда. Мол, раз он жив, то негоже оставлять его умирать в пустыне. Ну да, оба великовозрастных дурака заслушивались речами бродячих проповедников, спускавшихся на юг из Хаильских оазисов и из самой Ямамы. Те не уставали трепать языками, расписывая то наслаждения рая, то ужасы джаханнама, ждущие язычников.
Но шейх точно знал, что во времена предков они раз в год жертвовали девять белых коз и двух верблюдов на святилище в Нахле - и все. А теперь в становища по нескольку раз наведывались сборщики налогов в сопровождении хорошо вооруженных головорезов, тыкали в нос какими-то исписанными бумажками и щелкали абакой, доказывая, что они, укайль, все еще должны казне. Ну и кому нужна такая вера?
Впрочем, теперь неважно - полудохлого недопокойника сгрузили с верблюда и поставили перед шейхом на колени.
Получше разглядев висевшего в руках пастухов человека, Набих нахмурился. Ему никогда не нравилось признаваться в ошибках, но тут дело чистое - зря он приказал бить Дукайна.
Конечно, никакой Хозяйки полудурок не видал. Еще чего, богиня не показывалась давным-давно, уже третье поколение сменилось с тех пор, как она являлась кому-то последний раз. Но напугался до усрачки не зря.
Потому как в заметенной песком лощинке валялся вовсе не человек, а сумеречник. А сумеречники, как известно, горазды отводить глаза и морочить людям голову. Видно, этот лохматый задохлик и приложил Дукайна из последних сил, да так, что парень наделал в платье.
В последнее время лаонцев стало что-то слишком часто заносить в пустыню - за горами Хиджаз, рассказывали, шла большая война, аль-самийа насмерть бились между собой. Ошметки кланов и раненые, шальные и злые, как хромые собаки, одиночки шлялись туда-сюда уже давно. Не прибившихся к стае вылавливали и убивали, а то и продавали басрийцам: озверевшие от войны сумеречники бросались на людей, и люди платили им тем же.
Впрочем, среди шейхов были и такие, кто сумеречников нанимал и даже принимал в племя: рассказывали, что с кальб кочует цельный выводок беглецов из Лаона. Говорили еще, что вроде как аль-самийа приносят удачу - но Набих в эти враки не верил. От озлобленного чужака из вырезанного рода удачи не бывает, только неприятности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});