на месте ее дома построят что-нибудь приличное.
К двери скотчем приклеен клочок бумаги, на котором от руки написано: «Клиентам просьба пользоваться задней дверью». Мне приходится постучать трижды, прежде чем Митци наконец подходит к двери. Не снимая цепочки, она на дюйм приоткрывает дверь и выглядывает в щелку.
– Да?
– Это Мэллори. Из соседнего дома.
Она снимает цепочку и распахивает дверь.
– Иисус, Мария и Иосиф, ты перепугала меня до смерти! – На ней лиловое кимоно, в руках баллончик с перцовым спреем. – С ума ты, что ли, сошла – ломиться в дверь в такое позднее время?
Сейчас самое начало восьмого, и соседские девочки чуть дальше по улице все еще играют на тротуаре в классики. Я протягиваю Митци небольшую тарелку, затянутую полиэтиленовой пленкой.
– Мы с Тедди испекли имбирное печенье.
Ее глаза расширяются.
– Пойду сварю кофе.
Она хватает меня за руку и тянет за собой в темную гостиную. Я щурюсь, пытаясь разглядеть что-нибудь в полумраке. В доме грязно. В воздухе стоит тяжелый запах то ли каннабиса, то ли школьной раздевалки, то ли того и другого сразу. Диван и кресла затянуты прозрачным полиэтиленом, но на всех поверхностях лежит слой липкой пыли, как будто их не протирали месяцами.
Митци ведет меня на кухню. Внутренняя часть дома производит чуть более приятное впечатление. Шторы не задернуты, и из окон виден лес. С потолка свисают плетеные кашпо с вьющимися растениями; их длинные побеги напоминают обросшие листьями щупальца. Кухонный гарнитур и бытовая техника, кажется, перенеслись сюда прямиком из 1980-х, и все здесь выглядит привычным и уютным, прямо как кухонька моих соседей в Южной Филадельфии. На облицованном пластиком кухонном столе, застеленном газетами, лежат какие-то черные промасленные железки, в том числе пружина, затвор и прицел, и я понимаю, что, если собрать их в правильном порядке, получится пистолет.
– Когда ты позвонила, я как раз его чистила, – поясняет Митци и одним ловким движением сдвигает детали на край стола, смешав их в одну кучу. – Ну, какой будешь кофе?
– А без кофеина у вас есть?
– Пфф, ну ты скажешь тоже. Без кофеина! Это же сплошная химия! Нет, сегодня мы с тобой будем пить старый добрый фолджерс.
Мне не хочется рассказывать ей о том, что я бывшая наркоманка, поэтому я просто говорю, что плохо реагирую на кофеин. Митци уверяет, что от одной маленькой чашечки мне ничего не сделается, и я решаю, что она, пожалуй, права.
– Я буду с молоком, если у вас есть.
– Лучше со сливками. Так вкуснее.
На стене висят старые часы в виде широко улыбающейся кошки с хвостом-маятником. Митци включает допотопную кофеварку и заливает в резервуар воду.
– Ну, как дела у моих соседей? Тебе нравится у них работать?
– Да, вполне.
– Родители, должно быть, сводят тебя с ума.
– Они совершенно нормальные люди.
– Если честно, я не понимаю, зачем эта женщина вообще работает. Уверена, ее муж получает более чем достаточно. В этом ветеранском госпитале наверняка платят сущие гроши. Сидела бы уж лучше дома. На кого она пытается произвести впечатление?
– Может быть…
– Если хочешь знать мое мнение, некоторые женщины просто не хотят быть матерями. Они хотят детей, чтобы можно было хвастаться красивыми фотографиями в «Фейсбуке». Но вот хотят ли они настоящий опыт материнства?
– Ну…
– Я тебе вот что скажу: мальчишечка у них просто прелесть. Так бы его и съела. Я бы забесплатно с ним сидела, если бы они меня попросили по-человечески, да просто проявили элементарную вежливость. Но ведь у этих миллениалов все не как у людей! Человеческие ценности для них пустой звук!
В ожидании, пока сварится кофе, она все говорит и говорит, изливая свое недовольство ценами в местном супермаркете здоровой еды («грабеж чистой воды»), участницами движения #MeToo («тоже мне, цацы какие, пальцем их не тронь»), а также переходом на летнее время («что-то я не припомню, чтобы об этом говорилось где-то в Конституции»). Я уже начинаю жалеть, что пришла. Мне необходимо с кем-то поговорить, а Митци, похоже, не из тех, кто готов слушать кого-то, кроме самой себя. У меня возникла одна теория относительно рисунков Тедди, но Рассела тревожить мне не хочется, а с Максвеллами я обсуждать это совершенно точно не могу: они такие убежденные атеисты, что сразу пошлют меня с моими идеями подальше. Митци – моя последняя надежда.
– Вы не могли бы поподробнее рассказать мне про Энни Барретт?
Митци осекается на полуслове.
– А откуда вдруг такой интерес?
– Мне просто любопытно.
– Нет, принцесса, такие вопросы из праздного любопытства не задают. И прости меня за прямоту, выглядишь ты что-то не очень.
Я беру с Митци слово никому ничего не говорить – и в особенности Максвеллам – и выкладываю перед ней на столе последние рисунки Тедди.
– Тедди рисует странные картинки. Он говорит, что идеи ему подает его воображаемая подружка. Ее зовут Аня, и она приходит к нему в комнату, когда рядом никого нет.
Митци внимательно разглядывает рисунки, и по ее лицу пробегает тень.
– Так ты поэтому спрашиваешь про Энни Барретт?
– Ну, просто имена очень похожи. Аня и Энни. Я знаю, что у многих детей есть воображаемые друзья, в этом нет ничего необычного. Но Тедди утверждает, что Аня велела ему нарисовать эти картинки. Как мужчина тащит женщину по лесу. Как мужчина закапывает тело. А потом Аня велела Тедди отдать эти картинки мне.
На кухне воцаряется молчание – так надолго Митци за все время нашего с ней общения не умолкала ни разу. Тишину нарушает лишь бульканье кофеварки да мерное шуршание кошачьего хвоста на часах. Митци внимательно разглядывает рисунки – так внимательно, как будто пытается проникнуть взглядом туда, внутрь, за слой цветного графита и волокон целлюлозы. Я не уверена, что она до конца улавливает, к чему я веду, поэтому уточняю:
– Я понимаю, что это прозвучит как бред сумасшедшего, но, наверное, я подозреваю, что дух Ани каким-то образом застрял здесь, на участке. И она пытается достучаться до нас через Тедди.
Митци поднимается, подходит к кофеварке и наливает кофе в две кружки. Потом дрожащими руками несет их обратно к столу. Я добавляю себе сливок и осторожно делаю глоток. Такого крепкого и горького кофе я не пробовала никогда в жизни, но я все равно пью его, потому что не хочу ее обидеть. Мне отчаянно нужен кто-то, кто выслушал бы мою теорию и сказал бы мне, что я не спятила.
– Я кое-что читала на эту тему, – произносит Митци наконец. – Исторически дети всегда были более восприимчивы к миру духов. Детский разум свободен от всех тех барьеров, которые воздвигаем мы, взрослые.
– Значит… это возможно?
– Тут надо посмотреть. Ты его родителям об этом что-нибудь говорила?
– Они атеисты. Они считают…
– О, ну я даже не сомневаюсь, они считают, что умнее всех.
– Прежде чем