съежившиеся и потерявшие форму после того, как из них вышел воздух: зеленый крокодил с мягкими зубами, уменьшившийся леопард, желтый жираф, фиолетовый дельфин. Заглядываю также в коробку, полную шариковых ручек с логотипом отеля.
Нет сомнения, это гостиничный склад. Остатки былого мира. Мира в ярких красках.
Парень берет некоторые вещи и вертит их в руках, словно ребенок в магазине игрушек, и явно сбит с толку.
— Я еще не все знаю в отеле, — оправдывается он. — Мы с Май здесь только пять месяцев.
По его лицу видно, что он не знает, где именно нужно смотреть.
— Бритвы должны быть где-то здесь.
Он робко протискивается между вещами на полу и открывает коробки; в них крем от солнца, мыло, бальзам для губ, книги-раскраски, карты и упакованные гостиничные зубные щетки.
В одном углу оказывается полуоткрытый ящик с книгами.
— Мне кажется, эти книги оставили гости отеля, — говорит парень после беглого осмотра, а порывшись, приходит к заключению: — Они на разных языках.
Я наклоняюсь и провожу пальцами по корешкам: «Волшебная гора» и «Доктор Фаустус» Томаса Манна, «Иерусалим» Сельмы Лагерлёф, «Листья травы» Уолта Уитмена, «Своя комната» Вирджинии Вулф, сборники стихов Эмили Дикинсон и Элизабет Бишоп. Беру томик Бишоп, открываю, листаю и читаю несколько строк об искусстве терять, которое легко достается.
Несложно потери уроки усвоить.
Ведь всё так
Стремится к утрате.
Так пишет Бишоп, которая теряет часы, мать и дом, города, две реки и материк.
Теряешь что-то каждодневно:
с волнением смирись,
утратив ключ от двери.
Я кладу сборник обратно в ящик и достаю Йейтса, пролистываю несколько страниц и останавливаюсь на описании всеобщего разрушения: Все распадается на части, и центра нет.
Парень следит, как я обращаюсь с книгами.
— Кто-то избавился от этих книг, потому что они не понравились. Если хотите какие-то из них взять — пожалуйста. Май сказала, что вы и сами пишете.
Он склонился над коробками и, похоже, потрясен их содержимым.
— Я хотел стать историком, — доносится из коробок его голос. — Но с тех пор, как понял, что победители пишут историю в собственных интересах, больше не хочу.
Он выпрямляется, держа в руках пачку одноразовых станков для бритья.
— У нас только «Венус», розовые, — говорит он, протягивая мне упаковку. — Шесть штук.
Пытаюсь проверить, справятся ли эти бритвы с жесткой щетиной. Сообщаю парню, что возьму также шариковую ручку, и засовываю ее в нагрудный карман.
Он спрашивает, нужно ли мне что-нибудь еще.
— Не думаю.
— Презервативы, мистер Йонас?
— Спасибо, не надо.
Он говорит, что не вполне уверен в ценах на товары, но включит бритвенные станки в мой счет.
Я замечаю, что он оглядывается по сторонам и передвигает вещи на полках, будто что-то ищет.
Решаю воспользоваться интимной теснотой кладовки в двенадцать квадратных метров и еще раз спросить о мозаичном панно. Во время нашей последней встречи парень поведал, что оно бесследно исчезло и о горячих источниках в округе тоже никто ничего не знает.
— Все это очень странно, — заключает он.
На этот раз он растерян, и я не упускаю случай насесть на него. И это срабатывает: он подтверждает, что есть несколько горячих источников, и сообщает, что в подвале отеля есть купальня, но сейчас она закрыта.
Но о панно говорит неопределенно:
— Верно, где-то здесь были. — Он использует прошедшее время. — Знаменитые мозаичные панно. В данный момент они недоступны для туристов.
Не прерывая разговора, он продолжает открывать коробки, заглядывает внутрь и снова закрывает.
— А скоро будут доступны?
Он колеблется.
— Ну, они убраны.
Он стоит у вертушки с открытками и крутит ее.
— Поскольку туристы снова начали приезжать, кое-что из этого можно, наверное, выставить в фойе.
Желание сильнее боли
Нас трое, и мы завтракаем каждый за своим столом. Я вижу, что актриса сидит у окна с бутербродом и чашкой кофе. На столе лежит стопка бумаг. Я поздоровался с ней трижды. Мой сосед по коридору сидит за третьим столиком. И это все гости. Мое внимание привлекли подвешенные к потолку разноцветные бумажные фонарики. Похоже, ресторан украсили к какому-то торжеству.
— С начала войны висят, — провозглашает Фифи, когда приносит кофе. — Свадьбу в итоге отменили. А еще здесь раз в год проходил бал. На Новый год.
На завтрак предлагают бутерброд с медом, и я вспоминаю, что, бронируя отель, прочитал на сайте о пчеловодстве в окрестностях города. Фифи уже поведал мне, что пчелы вымерли во время войны и производство меда прекратилось.
Увидев, как я вхожу, актриса улыбается, берет свою чашку кофе, небрежно сворачивает листки и подходит ко мне. Сосед по коридору внимательно следит за ней и за мной, устроившись так, чтобы нас видеть. На нем желтый вельветовый пиджак, широкие шорты, полосатые носки и ботинки.
Он представляется Альфредом.
Она просит разрешения присесть за мой столик, кладет листки и поправляет платок на шее.
Медленно.
Затем говорит, что видела меня на берегу.
— Я проверял, соленое ли море.
Она улыбается:
— И как?
— Соленое.
Она смотрит в окно.
— Море не такое, как у вас.
— Да, море не такое, как у нас.
Когда ко мне обращается женщина, я сразу же начинаю повторять. Она рассказывает, что родилась и выросла в этой стране, но уехала задолго до войны.
— Перед самой войной мы снимали здесь фильм. Здесь часто снимали картины, действие которых происходит в совсем других местах.
Она говорит, а я молчу.
Мне нравится сидеть напротив женщины и молчать.
— Здесь я стояла в последний съемочный день, — она показывает на площадь перед отелем. — Мой партнер был вон там, — продолжает она. — Он протягивал руку, и раздавался выстрел. Съемки шли трудно. Мы переснимали эту сцену шесть раз и истратили литры киношной крови. А вечером хорошо повеселились. Тогда все было игрой. Потом все стало реальным, и наш фильм уже казался фальшивым.
Она вдруг замолкает и оглядывается. Мужчина из девятого номера исчез.
— За месяц до того, как разразилась война, люди начали исчезать, журналисты, университетские преподаватели, художники. Затем обычные люди из соседнего дома, Люди не были готовы разделять точку зрения властей. Пропадали целые семьи, словно их никогда не существовало. А потом страна вдруг наводнилась оружием.
Мы оба молчим.
— Когда люди разобрались в ситуации, их охватило отчаяние, но ничего изменить уже было нельзя, — произносит она в заключение.
Она склоняется к столу и смотрит мне в глаза. Понижает голос:
— В городе был зоопарк, но зверей убили в начале войны. Говорят, что какой-то зверь сбежал. Какой именно, точно неизвестно, но будто бы большой самец; некоторые считают, что тигр, другие что