Читать интересную книгу 21 день - Иштван Фекете

— За здоровье дорогих гостей!

— Йоши, разбойник ты отпетый! Где же ты до сих прятал это вино? — воскликнул священник.

— Это Маришка привезла, — улыбнулся Куругла, а Маришка сочла своевременным подать жаркое, чувствуя, что больше ей не выдержать одобрительных вздохов и взглядов.

— Мечта! — восторженно простонал почтмейстер, на что священник укоризненно заметил, что это не обманчивая мечта, а самая что ни на есть чудесная действительность.

— Лайошка, ты все время забываешь, что ты среди нас самый молодой…

— Прошу прощения, — вскочил почтмейстер, — по призыву церкви беру бразды правления в свои руки. — И он наполнил стаканы.

— Ой, мне совсем немножко! — запротестовала было Маришка, но не чересчур настойчиво, поскольку ей и самой вино было по вкусу. А затем она подала слоеный пирог, и опять наступила тишина, которую нарушил священник, после четвертого куска заявив, что он напишет письмо в академию с просьбой отныне писать «слоеный пирог» не с маленькой, а с заглавной буквы.

— Уж сколько свадебных пирогов мне довелось перепробовать по долгу службы, но все они в сравнении с этим похожи на хлеб из плохо подошедшего теста. Выпьем, братия мои!

Все выпили. И Маришка тоже.

— Не женщина, а чудо! — проговорил почтмейстер, когда Маришка в мгновение ока прибрала со стола и, тихонько напевая, занялась делами в кухне.

Йоши Куругла лишь улыбнулся и бросил взгляд в сторону кухни, словно начиная понимать, для чего, собственно, ему могла потребоваться Маришка…

Священник перехватил этот взгляд и сразу посерьезнел.

— Вся жизнь — сплошное чудо, — назидательно произнес он, — цепь повседневных, будничных чудес… Хотя если по существу разобраться, то никакого чуда здесь нет.

И видя, что обоих приятелей насторожил его трезвый, чуть ли не мрачный тон, священник добавил:

— Во вторник я свободен. Давайте-ка выберемся на виноградник и обсудим это чудо. Лайош, ты опять забыл нам налить…

Вот так и прошел вечер. Потом, когда все было выпито, хозяева проводили гостей, и по пути обратно в дом Маришка взяла под руку развеселившегося дядюшку Йоши: ведь надо же было и ей хоть как-то выразить, что ужин и впрямь удался на славу.

— Я провожу тебя, Гашпар, — сказал почтмейстер, когда они со священником остались наедине. — Надо немного проветриться, а то вино в голову ударило. Если жена заметит, она и слова не скажет, но это хуже любых проповедей. Смолчит, затаится, а потом, когда я буду собираться на виноградник, не преминет сказать: «Блюди свою служебную честь и о семье не забывай».

— Превосходный метод! Умная женщина твоя жена, — пробормотал священник.

Какое-то время друзья брели молча.

— Эта Маришка… и ее ужин, ну настоящее чудо, — почтмейстер даже остановился. — Йоши с ней просто повезло!

Приятели стояли в прохладной, пронизанной осенними запахами ночи.

— Лайошка, жизнь не сводится к ужину, во всяком случае, к одному ужину… Недаром говорится: чтобы человека узнать, надо пуд соли с ним съесть… Ну ладно, утро вечера мудренее, во вторник обо всем поговорим. Надеюсь, что Йоши тоже так считает.

Однако Йоши Куругла не считал ни так ни этак, позволив свободно витать приятным воспоминаниям о вечере. Маришка постелила постели, закрыла окна, заперла дверь и под покровом темноты начала раздеваться в соседней комнате.

— Как только я лягу, Йошка, — окликнула его Маришка, — можешь зайти сюда, поговорим перед сном немножко.

Шелест одежды взвихрил приятные мысли, хотя процедура эта несколько затянулась, и дядюшка Йоши успел переобуться в шлепанцы, а затем — по некотором размышлении — натянул пижаму.

«А что, если?..» — мелькнула молодцеватая мысль, и дядюшка Йоши присел на край постели, потому что сейчас было самое время подумать. Думается же, как известно, гораздо легче лежа, и когда Йоши вытянулся в постели, ему почудилось, будто жена с фотографии строже глядит на него — как иногда бывало и прежде — и словно говорит:

— Видит бог, я не против, Йоши, но что будет потом?..

И тут дядюшка Йоши даже слегка расстроился, потому что его и самого волновал этот вопрос: что будет потом?

Жена, судя по всему, решила как следует растолковать своему Йоши что к чему, поскольку не поленилась тихонько сойти с портрета и укрыть одеялом мужа, который, позабыв обо всем на свете, погрузился в глубокий, без сновидений, сон.

— Спасибо, душенька! — благодарно прошептал он.

— А не то мог бы замерзнуть, Йошка, — отозвалась Маришка, но этих слов дядюшка Йоши уже не слышал.

Маришка обождала немного в надежде, что, потревоженный, он проснется, но поскольку Йоши даже улыбался во сне, она досадливо махнула рукой.

— Что бы мне раньше его окликнуть, а теперь стой тут столбом!.. Разрази гром это вино проклятущее!

Слова ее соответствовали действительности: Маришка, хотя и недолго, но постояла столбом, а затем, окончательно отказавшись от своего намерения, погасила лампу.

Однако от этого стало темно лишь в комнате, потому что снаружи подсматривала в окно дивная, тихая, навевающая раздумья осенняя ночь. Луна, хотя и шла на убыль, но вместе со звездами проливала на землю слабо мерцающий свет, высветляя стены домов и отражаясь в блестящих стеклах окон.

Почтмейстер шел не спеша, хотя теперь шаги его направляла уже трезвая смелость: он позволил раздумьям коснуться себя, но углубился в них надолго.

Калитка была заперта, как он ее оставил, значит, во время его отсутствия в дом никто не входил и жена наверняка уже спит, но почтмейстер, по своему обыкновению, все же заглянул в служебную комнату проверить, не получено ли каких новостей или распоряжений, которые жена в таких случаях записывала и оставляла ему на столе.

Его ждала записка:

«Дядюшке Йоши поступила телеграмма, но дело терпит до утра, потому что он может поехать в город и вторым утренним поездом».

Телеграмма была официальная, призывая Йошка Куруглу тогда-то и тогда-то явиться на допрос в качестве свидетеля. Это «тогда-то и тогда-то» относилось уже к сегодняшнему дню — потому что минула полночь, а почтмейстерша забыла, что второй утренний поезд уже не ходит, и если дядюшка Йоши не уедет с ранним поездом, то и свидетелем выступить не сможет.

Теперь почтмейстер чувствовал, что прочно сидит в седле, ведь он мог упрекнуть жену в забывчивости, да и прогуляться лишний разок не мешает… Не говоря уже о том, что и друга выручить надо…

Маришка, долго прометавшись в постели, так как с горечью перебирала в уме ход событий, едва только заснула. Однако она поблагодарила почтмейстера за услугу и решила, что даст Йоши еще поспать. Осторожно прикрыв дверь в дальнюю комнату, она разожгла плиту, приготовила завтрак, и дядюшка Йоши гораздо позже проснулся от звона посуды и вкусных запахов, просочившихся в комнату.

«Что за чертовщина? — подумал он. — Сколько же может быть времени?»

Вскоре все выяснилось, и под воздействием официального призыва с дядюшки Йоши сон как рукой сняло. Он сделался собранным и решительным. Посмотрел на часы.

— Спасибо, Маришка, 724-й отправляется в 6:22. Я без спешки поспею.

— Да так ли уж это важно? Поедешь, когда захочешь… — выпалила Маришка, да тут же и пожалела, потому что дядюшка Йоши уставился на нее с таким изумлением, будто его собирались толкнуть под поезд.

— Но это же служба, Маришка! — произнес он с необычайным укором и в то же время с глубочайшим почтением к своей прежней профессии, смыслом которой было оберегать сложнейший организм железной дороги от всяческих безответственных мыслей, от ошибок, просчетов и упущений.

— Служба! — повторил он, давая понять, что тема исчерпана, и отодвинул прочь бутылку с палинкой…

Маришка же про себя подумала: «Как хорошо, что он уже на пенсии…» — чувствуя, что на дядюшку Йоши в качестве активного железнодорожника бесполезно было бы иметь какие-либо виды, а так, глядишь, дело и выгорит…

И, продумав эту мысль до конца, она должным образом простилась с железнодорожником — уложила ему перекусить на дорогу в его старую служебную сумку — и встала в дверях с намерением помахать ему вслед, но дядюшка Йоши не оглянулся; он чувствовал себя при исполнении служебных обязанностей и не мог опуститься до подобных цивильных нежностей…

Хорошо еще, что дело происходило на рассвете и никто не мог подметить Маришкиной готовности попрощаться честь по чести и этого несостоявшегося прощания, так что внешне вроде бы ничего и не произошло. Но внутри, в Маришкиной душе, досадливо бурлили мысли и планы, которые — как бы хорошо они ни начинались — никак не желали складываться в прочный фундамент; неожиданные события расшатывали то одну, то другую подпорку, и приходилось ее рушить и начинать все заново, потому что Маришка была не из тех, кто любит строить на песке.