— В момент взрыва потерял сознание. Потом заделывал течь. Если бы не он, тральщик давно бы ушел в воду. Вместе с нами,— добавил старшина.
Запасливый Сальников вытащил фляжку со спиртом. Выпили по глотку. Мороз был слабый — один-два градуса, но от холода тряслись все, кроме старшины, особенно салажата. Старшина дал им и лейтенанту еще по глотку. Серебряков кашлял и пить не мог.
Всезнающий Старков, собирая с бушлата нефть, начал обмазывать ею свое лицо.
— Не-ефть гре-е-ет.
Остальные последовали его примеру. Лейтенанту, Храмцову и салажатам обмазали лица сообща.
Снова сбились в круг, с лейтенантом и Серебряковым в центре, согревая друг друга теплом своих тел, вжимаясь не только друг в друга, но и в себя.
Наступал вечер. Густо повалил снег и смешал море с небом. Фашисты улетели. Стало тихо. На берегу угасал бой. Вдалеке знакомо застучал мотор бронекатера. Сальников вытащил из кобуры лейтенанта пистолет и выстрелил три раза. Катер шумел по-прежнему. Старшина стрелял, пока не кончились патроны. Катер ушел.
Лейтенант начал что-то говорить Старкову. Старков, кивая головой, развязывал туго затянутый прорезиненный мешок. Внутри сухого мешка рация была упакована во второй, тоже прорезиненный мешок. «Соображает пехота»,— подумал Храмцов. Лейтенант хотел надеть телефонные наушники от рации на голову, но не мог поднять рук.
Старков снял с лейтенанта шапку и нацепил ему на голову наушники. Заметив, что шапка лейтенанта промокла, натянул ее на себя, а ему поверх наушников надел свою, большую и сухую. Лейтенант попытался включить рацию, но руки его не слушались. Тогда он медленно и неуверенно стал тереть свои кисти.
— Лу-чше-е я,— присел к нему салажонок. Он снял свою шапку и, засунув в нее руки лейтенанта, принялся с ожесточением их растирать. Лейтенант немного ожил, но справиться с рацией не мог.
— Я-а-а ради-и-о-о за-а-нима-ался и Мо-орзе зна-аю, не-е о-очень, но-о зна-аю. Вы-ы го-овори-ите, а я-я бу-ду де-лать, что-о на-адо,— обратился к лейтенанту второй салажонок.
Старков взял рацию на руки, а лейтенант с салажонком принялись готовить передатчик. Наконец лейтенант прохрипел: «Ра-або-ота-ет», и салажонок принялся выстукивать на ключе.
На четвертый раз их услышали.
— По-о-ря-я-док, при-и-ня-я-ли-и,— чуть слышно сказал лейтенант. «В темноте скоро не найдут,— подумал старшина.— Будем стоять — пропадем. Льдина небольшая и по краям размыта. Только в середине крепкая. Ходить по ней нельзя — свалимся в воду. Придется крутиться на месте». Сальников разрезал ножом один резиновый мешок и набросил его сверху на всех, и всем кругом они начали вращаться, подставляя по очереди колючему ветру лицо и грудь.
Тральщик разыскивали три советских бронекатера. В сплошном снегопаде двигались медленно, круша мелкие и обходя крупные льдины. Ориентировались по счислению и стрельбе на берегу.
Дивизионный связист лейтенант Савченко, втиснувшись в крохотную радиорубку «сто шестого», ведущего поиск вместе со «сто четвертым» и «сто пятым», пристроился рядом с вахтенным радистом, только что принявшим радиограмму командования: «С наступлением темноты возвращайтесь на базу».
Времени до окончания поисков оставалось совсем немного, и Савченко торопился, перебирая возможные причины потери радиосвязи с тральщиком, если он не погиб.
«Связь с береговыми корректировщиками артогня велась бортовыми радиостанциями на волне армейцев, а связь между катерами — на корабельной волне. На пропавшем тральщике находился раненый армейский офицер с переносной рацией. Скорее всего он мог быть в ходовой или радиорубке. Радиостанция — рядом с ходовой рубкой. Если в нее попал снаряд, пострадал не только передатчик и радист тральщика, но и офицер связи. Допустим, офицера связи в этот момент там не было или он и его рация по счастливой случайности остались невредимыми. Тогда, конечно же, он попытается воспользоваться своей рацией. А на какой волне? Рация его была подготовлена для работы с береговыми корректировщиками и настроена на их частоту. Будет ли он перестраивать передатчик на корабельную волну? Смотря в каких условиях. Условия известны. Радиостанция разбита, сам тральщик поврежден, может быть, тонет! Дорога каждая минута! Выходит, перестраивать передатчик он не будет. С окончанием операции армейцы в целях маскировки должны перейти на другие волны. Значит, волна, на которой он мог работать, не прослушивалась ни нами, ни ими. Может, он и работал, а мы следили за ним на другой волне?!»
Лейтенанта даже в жар бросило от этой версии. Он тут же приказал радисту перейти на волну армейцев. Савченко, в прошлом опытный радист, подключил к приемнику параллельные телефоны. Эфир был заполнен щелчками, писком, шипением морзянок, кодовыми телефонными переговорами фронтовых раций, но ничего похожего на сигналы тральщика. Радист продолжал вертеть ручки приемника, перестраивая его по сторонам от рабочей волны.
Тревожная вахта тянулась, и надежда на появление сигналов исчезнувшего тральщика угасала.
— Перестраивайте приемник шире,— приказал Савченко радисту.— Во время аварии частота их передатчика могла уйти в сторону.
Радист стал прослушивать более широкий диапазон волн, и за полевыми рациями среди шорохов эфира наткнулся на необычные сигналы. Кто-то неумело, крайне медленно работал на ключе. Знаки Морзе то расползались друг от друга, то слипались вместе.
Карандаш радиста вывел несколько букв: а-ль-ни-ков. То же самое прочитал на слух и Савченко.
Неумелый радист умолк, а лейтенант подумал:
«Похоже на Сальникова? Неужели прохлопали и приняли лишь конец радиограммы?!»
Странная рация опять заработала.
«По-мо-ги-те, по-мо-ги-те, Са-льни-ков!» — и снова замолчала.
— Дайте медленно кодовое подтверждение о приеме на самой малой мощности передатчика. Сальников где-то рядом, а немцы знать об этом не должны!
Едва заметный, тонкий лучик света от «сто шестого» просигналил ведомым катерам. «От тральщика приняли радио: нуждается в срочной помощи, находится недалеко, продолжаем поиск».
Перестраивая приемник, радист «сто шестого» услышал громкие щелчки передатчика, работающего цифровым кодом. Судя по мощности сигналов, занявших широкий диапазон частот, передатчик был будто рядом. Радист взглянул на лейтенанта Савченко и придвинул к нему вторые наушники.
— Не понимаю, кто-то работает совсем близко. Савченко надел телефоны. Излучение радиостанции прослушивалось по широкому диапазону. После кодовых вызовов неизвестный радист отстучал несколько цифр, сделал интервал, а затем передал одинаковые по длительности сигналы, похожие на чрезмерно растянутую букву Т, и закончил работу.
Лейтенант безошибочно узнавал не только радиостанции своих катеров — по тону и сопутствующему слабому фоновому излучению, но и радистов — по «почерку» передачи на ключе. А эта радиостанция ни по излучению, ни по своеобразной работе на катерную похожа не была.
«Других наших кораблей поблизости нет. Неужели немцы?! Ведь они могли не только перехватить радиограмму Сальникова, но и запеленговать рацию...»
Савченко доложил о своих подозрениях командиру и вместе с радистом продолжал прослушивать эфир.
— Да-а-вай, да-а-вай, впе-е-ред,— упорно хрипит старшина, подталкивая круг, когда тот замедляет вращение.
Снег все идет, а время остановилось. Медленно умирает свет. Наступающие сумерки поглощают и черную воду, и ближние льдины, и даже края той, по которой двигаются моряки. Лишь, не смолкая, скрипит под ногами снег. Круг живет, борется, собирая тепло каждого в одно тепло, согревающее всех. Со стороны кажется, будто ветер кружит большой, странной формы сугроб, в черных сапогах.
Первым отдаленный шум услышал Старков.
— Ка-а-тера-а!
Круг остановился. Все яснее знакомый перестук моторов.
— На-аши, на-аши!
А шум стал отдаляться, уходить в сторону.
«Нужно включить рацию и сообщить — мы их слышим, слышим!» — подумал Сальников. Но сделать это было некому. Даже он не мог без посторонней помощи отнять одеревеневших рук от круга, а лейтенант, салажата и Серебряков давно отключились и двигались потому, что двигался круг.
— Уходят, уходят! Кричи, кричи! — едва слышный хрип вырвался из горла старшины.
— Му-у-жики! Вме-е-сте, а-а-а!
— А-а! — присоединились Старков и Кузнецов...
«Справа 120 — крики людей»,— четко произнес сигнальщик.
Командир «сто шестого», старший лейтенант Константин Кравцов застопорил ход. Катер по инерции прошел вперед и, уткнувшись в льдину, остановился. На палубе затаили дыхание. Тихо. Только шуршал ветер, да с берега, приглушенные расстоянием, слышались редкие орудийные выстрелы. Но вот справа, с кормы, ветер принес протяжное: «А-а-а!» И снова: «А-а-а!»