Поехали. Но прежде чем выехать на шоссе, пришлось продираться сквозь длиннющую очередь у бензозаправки. Казалось, ихнюю низкую машину вот-вот раздавят, замнут огромные грузовики, но шофер ловко выворачивался из-под самых колес. На него кричали, матерились, грозили кулаками, а он как будто и не слышал ничего, с хладнокровным упорством пробиваясь к цели.
Мужчина и женщина сидели тихо, не проронив ни единого слова: то ли оттого, что молчал Алексей Петрович, то ли от радости, что едут домой в машине. Они уже наверняка позабыли о своих мытарствах с котомками, о стоянии в очередях. Но первой не стерпела долгого молчания женщина. Она держала на коленях туго набитую раздувшуюся авоську с баранками и заискивающим голосом спросила у Алексея Петровича, можно ли положить сетку? Наверное, она приняла его за какого-то большого начальника.
— Пожалуйста, — сказал он. А потом обернулся и спросил: — Куда же вы ездили?
— Да в гости, — живо ответила женщина.
— Приезжали в Чебоксары свою дурость показать, — проворчал мужчина. Наверное, это были муж и жена, а жена, видно, не привыкла, чтобы последнее слово оставалось за мужем.
— Ну что ж, недаром и говорится, что и барин не обходится без дураков, своих нет, так покупает!
— Всех чебоксарских товаров все равно не купишь, — опять проворчал глухим голосом мужчина.
Зато жена его и не думала скрывать, говорила громко, словно была уверена, что то, что она говорит, приятно всем послушать.
— В деревне не оставили ни макарон, ни крупы!
— Вот такие же, как ты, дуры, — не сдавался муж.
— А ты хочешь, чтобы я детей голодом морила? Даже картошка нынче — как овечий горох. Кто ложкой из миски работает, тот про это не знает, а знает тот, кто варит.
В голосе женщины зазвенело раздражение. Может быть, она говорила так нарочно, для «начальника», сидящего впереди, рядом с шофером.
— Советская власть не оставит тебя голодом, не бойся, — урезонивал муж свою жену. — Будет на миру, будет и у нас.
— Посмотрю, как ты будешь сыт своей скромностью!
Мужчина тяжело вздохнул и промолчал.
В этом тяжелом вздохе была такая печаль, что Алексею Петровичу стало жалко его. Видно, крепко подпоясала его жена поясом своего упрямства.
Машина быстро летела по хорошему асфальтированному шоссе, справа и слева тянулся густой березняк, и в машину, в духоту салона, иногда веяло лесной прохладой. Но когда дорога брала в сторону, то солнце било прямо в глаза. Алексей Петрович опустил щиток перед собой. Оказывается, это был не обычный темный прозрачный щиток, а что-то вроде дерматиновой пухлой подушки, а на обратной стороне оказалось зеркальце. Чего только не изобретут наши конструкторы! Может быть, это потому, что в конструкторских бюро много женщин? Взять хотя бы КБ ихнего завода, — больше половины женщин, все молодые, инженеры, но чего уж тут таить — порой у иных едва ли не две трети рабочего дня уходит на причесывание, на чаепития, на разговоры между собой, на болтовню по телефону с детьми, мамами, мужьями и женихами, на беготню (украдкой) по магазинам. А вот в оставшееся от всего этого время они занимаются «изобретением» всяких зеркалец. Впрочем, хорошее дело: в это зеркальце можно видеть все, что происходит у тебя за спиной. Вот женщина поправила платок, прибрала растрепавшиеся волосы. У нее скуластое, плоское и бурое от солнца лицо, а нос слегка вздернут, и губы пухлые, красивы, так что Алексей Петрович нет-нет да и невольно взглянет в зеркальце. Муж ее кажется гораздо старше, во всяком случае, лицо у него в морщинах, да еще на лбу какие-то рябины, как будто от оспы. И лицо, и шея у него черны, и ясно, что работает он где-то на улице, на солнце с ранней весны. И вот это бельмо… А другой глаз голубой, чистый, и смотрит он печально, и кажется, будто мужчина очень глубоко о чем-то задумался. В его чертах почти ничего нет чувашского, и Алексей Петрович решает про себя, что это русский, но только с детских лет рос в какой-нибудь чувашской деревне, и поэтому так чиста его чувашская речь.
— Ну и жара, — сказал шофер, который до сих пор ехал молчком.
— Да, — согласился Алексей Петрович. — Такая жара, что кажется, никогда не будет уже и зимы, снега…
— Еще как будет! — тут же своим решительным голосом вмешалась в разговор женщина. — Да еще такие будут морозы, что боже мой! — И сразу же совершенно о другом — В деревне пересохли все колодцы. Люди замучились — колхоз развозит воду на машине. Четвертый, месяц нет дождя! А в городе — посмотрите! — поливают водой траву, липы да дороги, а у нас скотину нечем поить!
— Поим из пруда, — тихо добавил мужчина и вздохнул опять.
— Да разве в том пруде вода? Там с утра до вечера полным-полно ребятни. Разве скотина напьется такой воды? Попою-ка я тебя такой водой, через неделю ноги протянешь!..
Алексею Петровичу не трудно представить эту муку. Сразу пришло на память свое детство, мать, ее вечные хлопоты с ребятишками и скотиной: всех на-корми-напои… В деревне и сейчас семьи большие, люди держат много скотины, да еще сад-огород, и с таким хозяйством женщине, конечно, приходится трудно, да тут еще жара, вода по норме из цистерны…
По правую сторону, за железнодорожной линией, замелькали разноцветные дачные домики. Один одного краше да наряднее. Как будто хозяева этих домиков соревнуются друг с другом и не жалеют ни краски, ни теса, ни своих трудов. Многие из работников заводоуправления года три назад получили здесь дачные участки. Алексею Петровичу эти участки стоили немалых хлопот, но сам он от такого участка отказался. И теперь об этом не жалеет. Видимость собственности на земельный участок в шесть соток делает с людьми чудеса. В ленивом и вялом человеке вдруг просыпается такая энергия, такой энтузиазм и такая страсть, что болото или свалка превращается в цветущий, плодоносящий и урожайный сад. И главное — эта каторжная работа делает людей счастливыми. Несколько корзин яблок, ведро клубники — и нет такому труженику высшей награды. Оба выходных дня он копается в своих грядках как муравей, он забыл не только о кино или пиве, но и о своем любимом телевизоре, о футболе и хоккее.
И вот как по волшебству за каких-то два-три года возникают на заброшенных пустырях эти красивые дачные городки. Сразу видно, что люди здесь живут счастливые и довольные.
— Погубила нас эта жара, — опять сказала женщина позади. — В земле сделались такие трещины, что проваливаются телята. Моя мама пошла покосить отавы и тоже провалилась и сломала ногу, сейчас лежит и не встает…
— Ладно, не хнычь, — оборвал муж. — Как будто у тебя одной беда. Да и вообще…
— Чего — вообще?
— А то, что вы, бабы, даже после светопреставления хотите на бугорке остаться.
Наверное, они повздорили еще в городе, таскаясь по магазинам, и вот до сих пор не могут успокоиться.
— Скотину-то ты чем будешь кормить зимой, если пуд сена уже сейчас стоит шесть рублей? Что, надеясь на тебя, детей, что ли, оставлю без молока?!
— Говорю тебе: в колхозе дадут солому, а в Сибири наши готовят сено.
— Для тебя, наверное, готовят?
— Для кого же еще? — искренне удивился мужчина.
— Дурак, — коротко сказала жена.
— Будет вам спорить, — вмешался шофер. — Иначе я вас высажу. — Он подмигнул Алексею Петровичу по-приятельски, как бы говоря, что он просто попугал этих деревенских, чтобы ехали молча и не мешали.
Дорога пошла уже через овраги, и когда машина поднимается в гору, то видно далеко вокруг, и взору предстают уже изрядно пожелтевшие рощи, желтые стога соломы посреди вспаханных полей и маленькие деревеньки, лепящиеся по склонам, на косогорах или в самой низине. И над всем этим одинаково властвует солнечный зной, и кажется, что от него не укрыться ни в долу, ни в лесу. Трава возле дороги бурая от пыли, и даже из машины видно, какая она жесткая, редкая. По обочинам дороги видны и глубокие трещины в земле, и если оступиться, то тут может сломать ногу не только человек, но и лошадь.
А под железобетонными мостиками только сухая спекшаяся глина, и нигде не блеснет вода, не зеленеет осока.
И пыль, пыль, пыль…
Встречные машины поднимают густые облака пыли, и когда через такое облако проедешь, то хоть окна и закрыты, на зубах все рано похрустывает пыль. Пыль уже обволокла лицо, шею. Но надо терпеть, делать нечего.
Вообще Алексей Петрович привычен к подобным тяготам жизни. Когда в детстве да юности хлебнешь такого лиха, это всегда скажется. Стоит только вспомнить, так тебе тогда доставалось. В таких же вот оврагах застрянешь на лошади с возом, а лошадь не тянет, хоть убей ее. Но дороги в Чувашии были и тогда везде хорошие, ведь недаром в тридцать пятом году республику наградили орденом Ленина именно за хорошее дорожное строительство. Да и сейчас дороги поддерживаются в хорошем состоянии. Вот и Вурнарский тракт уже покрыт асфальтом дальше Ишаков, строятся мосты через речки и овраги, железобетонные мосты, вечные…