Н. С. Хрущев расспрашивал меня о моей работе, какие имеются трудности, что говорят в народе о войне. Даже спросил меня о семье и детях, тут же сказал: «Вы их всех уже отправили в тыл?» Он даже знал о болезни моей супруги — очевидно, ему обо всем до моего прихода рассказал А. А. Епишев. После общих разговоров Н. С. Хрущев задал мне вопрос: «Вы летать на самолетах не боитесь?» Я ответил ему, что в армии даже сделал три парашютных прыжка. На что Хрущев Н. С., улыбаясь сказал: «Надеюсь, что на этот раз вам прыгать с парашютом не придется, но зона полета будет далеко не безопасна — не боитесь лететь?» Я ответил: «Никита Сергеевич! Время для нас тяжелое, и бояться или опасаться, думать об этом некогда, да и не положено». Никита Сергеевич с какой-то особой грустью сказал: «Да, времена далеко не легкие — враг наш сильный и коварный, нам надо много работать, чтобы восполнить пробелы, остановить фашистов, а затем и начать их по-настоящему бить». Далее Хрущев говорил: «Речь, товарищ Шелест, о том, чтобы вы полетели в Тулу и, как инженер, ознакомились с технологией и организацией производства шпагинских автоматов ППШ, взяли бы чертежи и технологию по производству автоматов. Я вам дам письмо к товарищу Жаворонкову, секретарю Тульского обкома партии, я с ним уже переговорил по этому вопросу. Вас на аэродроме встретят и все сделают, о чем мы с вами говорили. Постарайтесь не задерживаться, надо срочно организовывать у вас в Харькове производство автоматов. Вопросом интересуется товарищ Сталин. Немцы часто своей трескотней из автоматов наводят панику, нам надо иметь свои автоматы. Ну как, задача для вас ясна?» Я ответил: «Да, ясна, когда надо вылетать?» Хрущев сказал, что желательно сегодня, хотя время и было уже позднее. Он предложил меня отправить военным самолетом Ил-14. Обращаясь к Никите Сергеевичу, я сказал, что мне хотелось бы полететь служебным самолетом завода № 75. Я на нем уже летал в Запорожье, знаю хорошо летчиков, да и самолет небольшой — «немецкая рама», двухмоторный, маневренный, может лететь даже на очень низкой высоте. Хрущев при этом сказал: «Ну что ж, вам лететь, решайте сами». Епишев подтвердил, что самолет действительно неплохой, отличный экипаж, на самолете даже установлен пулемет. Тут же Епишев позвонил на завод и сказал, чтобы самолет немедленно был готов к вылету. Никита Сергеевич лично вручил мне пакет для товарища Жаворонкова, кроме того, просил устно передать ему привет. По возвращении из Тулы я обязывался лично доложить Хрущеву о результатах моего полета в Тулу.
В октябре день становится значительно короче, надо было спешить, чтобы в Тулу прилететь еще засветло, но в полете пришлось обходить опасные места, время, назначенное для нашего прилета, вышло. Прямую связь держать с Тулой было опасно, так как везде шныряли немецкие самолеты, к тому же испортилась погода, быстро потемнело, аэродром был закрыт облаками. Самолет пробил облака над аэродромом и круто пошел на посадку, и в это время по нашему самолету был открыт огонь из крупнокалиберного пулемета трассирующими пулями. Летчик включил все опознавательные огни и сигналы и, буквально пикируя, все же сумел приземлиться. Нас осветили мощными прожекторами, со всех сторон на машинах подъехали вооруженные красноармейцы во главе с подполковником. Подполковник ругался самой отборной бранью, когда ему стало ясно, что мы не фрицы. Он в горячке орал: «Я же вас мог расстрелять! Откуда вы появились, да еще на таком самолете?» Я представился, объяснил все подполковнику, и он сразу же остыл. Но минуты нашего обстрела мы пережили сильно.
В тот же вечер я долго разговаривал с В. Г. Жаворонковым. Он мне много рассказывал, какую работу они проводят по укреплению обороны города Тулы. Как мобилизуют партийный, комсомольский, советский актив на оборону города, говорил о формировании подразделений ополчения, истребительных отрядов и тесной их связи с военными, которые стоят на защите Тулы. При мне состоялся телефонный разговор Жаворонкова с И. В. Сталиным. Затем Василий Гаврилович подробно расспрашивал меня о наших делах в Харькове, поинтересовался, как выглядит и чувствует себя Никита Сергеевич, поблагодарил за переданный ему привет и, в свою очередь, просил передать ему лично привет от него. Ознакомившись с переданным мной Жаворонкову письмом Хрущева, он сразу же позвонил руководству завода, вызвал своего помощника, и мы уехали на завод.
Под руководством высококвалифицированных технологов и конструкторов я ознакомился с конструкцией, технологией изготовления автоматов.
Без приключений долетел до Харькова и в тот же день явился в обком партии к Н. С. Хрущеву и А. А. Епишеву. Хрущев остался доволен моей поездкой и все торопил нас поскорее начать производство автоматов.
Так как основные оборонные предприятия были уже эвакуированы, а остальная часть снята с фундаментов и находилась на погрузочных площадках, мы начали производство автоматов в механических мастерских трамвайного депо, а диски и магазины — на патефонном заводе. Уже изготовили опытную серию автоматов, испытали их, но через несколько дней две бомбы угодили в механические мастерские. Бои шли уже на окраине города.
Харьков оказался в полукольце, все железные дороги были перерезаны, выход и выезд еще возможен только пешком и автомашинами. Город обстреливается артиллерийским и минометным огнем, периодически налетает авиация фашистов и бесцельно его бомбит, возникает много пожаров. Их уже никто не тушит, имеются разрушения и человеческие жертвы. Город кажется совершенно опустевшим, многие покинули его, а те, кто не смог выбраться или же преднамеренно остался, забились в угол и ждут своей участи.
Подпольщики и связные делают последние приготовления к трудной и опасной работе в тылу врага. Перед уходом из Харькова я еще раз поехал на заводы «Серп и Молот» и № 75, хотелось мне посмотреть, что же там осталось, и проститься с этими предприятиями, которые для меня были дорогими и родными, как собственный дом. С товарищами зашел на улицу Иванова, № 36, где я раньше проживал, там жила прекрасная семья: мать и две дочери, Нина и Лида, им было лет по семнадцать — восемнадцать. Их отец был механиком на ЭСХАРе, но в 1937 году был арестован и пропал без вести. Семья эта очень бедствовала, и я ей в меру своих сил кое-чем помогал. Лиду устроил работать на завод № 75 термистом. На этот раз зашел, чтобы проститься перед моим отъездом, оставить этой семье кое-что из продуктов и немного денег. Прощание было грустным и тяжелым. Мать и девочки плакали и просили помочь им выбраться из Харькова. Но этого уже невозможно было сделать. Предполагался наш выезд рано утром, но обстоятельства задержали, так как выясняли более безопасный выезд из Харькова и следование по пути до Купянска.
В Купянске находились не только областные и городские организации Харькова, но и ЦК КП(б)У, и правительство республики. Все они располагались в железнодорожных составах.
Мы получили бронь, но от этого на душе не стало легче. И все же вскорости в верхах было принято решение отправить на восток, в тыл большую группу партийных и советских работников для использования их на эвакуированных заводах: ведь к этому времени в тылу тоже ощущался большой и острый недостаток в кадрах. В этой группе оказался и я.
Для отправки нас в тыл выделили два товарных вагона, в них должно ехать около шестидесяти человек. Вагоны не оборудованы, а на улице уже декабрь, сами занимаемся устройством: устанавливаем печки, запасаемся топливом, водой, сооружаем нары, на них матрацы, набитые соломой, остальное — что у кого есть. Редко у кого имеются одеяла, большинство обходятся шинелью. Она служит и постелью, и одеялом. В дальнюю дорогу надо было хотя бы немного запастись питанием, водой и топливом.
В пути мы узнали, что в Москве, на Красной площади, 7 ноября состоялся военный парад войск. На это мог решиться только И. В. Сталин. Нас всех обрадовало то, что в такое тяжелое время все же состоялся военный парад. Значит, Москва жива, правительство находится в Москве, в столице нашей Родины. Несмотря на все сложности и трудности, все мы прибыли в Челябинск 12 декабря 1941 года. Отсюда товарищи разъезжаются в разные места, большинство едет в Казахстан, немало оседает и в Челябинской области. Кое-кто едет в Омскую и Свердловскую области к своим семьям и эвакуированным предприятиям. Все тепло распростились и обещали писать друг другу.
Я уже второй раз в Челябинске — первый раз был еще в 1935 году, приезжал на Челябинский тракторный завод в командировку от завода имени Ильича по рекламации нашего металла. С тех пор кое-что, конечно, изменилось, но в основном остался тот же город. Явился я в горком партии, куда у меня и было предписание явиться. Тут же выяснил, где находится моя семья — сыновья Боря и Витасик. Поехал к ним и застал их в довольно плачевном состоянии: пять человек, трое детей и двое взрослых, разместились в комнате в шесть квадратных метров на первом этаже, без всяких удобств, холодно, сыро, затхло. Смотрю на ребятишек, а сердце обливается кровью, болит душа. Боря как затравленный зверек, худой, тощий, всего боится и признал меня не сразу. Витасик маленький, желтый, худой, рахитичный ребенок, он меня совсем не знает. Но все же обрадовались моему приезду, тем более что я привез кое-какие продукты. На первых порах будет значительное облегчение с питанием.