он стриг нам изгородь, а теперь хочешь, чтобы он поселился у нас!
— Ты прав. Это может показаться внезапным и немного чрезмерным, но посмотрим правде в глаза: он приезжает в восемь утра, чтобы уехать вечером. Парень выглядит таким одиноким, вдали от семьи…
Франсуа счел эту хитрость слишком наивной, но по чуть дрожащим губам Матильды он понял, что та говорит совершенно искренне. Ему не хотелось бы неправильно истолковать ее слова, но последняя фраза должна была означать: «Мы так одиноки, а Камилла так далеко от нас».
— Если он поселится здесь, знаешь, к чему это приведет? У нас больше не будет уединения.
Немного театральным жестом Матильда воздела руки к потолку.
— Какое уединение? Что такого мы делаем целыми днями, что Людовик нам помешает? А если серьезно…
Франсуа несколько секунд молча крутил большими пальцами. Он размышлял о Камилле. Это жилье было задумано, отделано и обставлено для нее, и вдруг они поселят здесь едва знакомого человека! Предложение Матильды чересчур смахивало на временную замену. На что они надеются? Разрушить их уединение и выстроить родительские отношения с парнем, о котором они, в сущности, мало что знают?
— Матильда, мне бы не хотелось, чтобы…
— Чтобы что?
— Это жилье… Мне бы не хотелось, чтобы Людовик там поселился. Это для Камиллы.
Лицо Матильды моментально побледнело. Это имя, произнесенное так громко, упало, будто нож гильотины.
Ее голос сорвался, но в нем не было никакого гнева, всего лишь чувства, которые вышли из-под контроля.
— Мальчик никого не стесняет, — торопливо продолжила она. — Почему некоторые стараются затруднить ему жизнь?
— О ком ты говоришь?
— О Ле Бри! Вот барахольщик! Мне он никогда не нравился. Хотел позвать жандармов, ты только представь себе! И это всего лишь потому, что Людовик осмелился припарковать свой фургончик на краю его владений… Какой зловредный! Думаю, стоит сорвать хоть один колосок с его полей, как он тут же настрочит жалобу. Ты что, слепой, в конце-то концов?
Матильда была вне себя. Ее голос почти срывался на крик. Франсуа сидел будто приклеенный к месту, пока не увидел, что в уголках ее глаз блестят слезы. Он поднялся со стула.
— Ну, успокойся же! Что с тобой такое?
Закрыв лицо руками, Матильда принялась плакать уже всерьез.
— О, Франсуа! Неужели у нас никогда не будет мира в душе?
Он подошел и обнял ее. Теперь он чувствовал, как ее тело дрожит и сотрясается от странных спазмов, как если бы она только что закончила тяжелый физический труд. Он запечатлел поцелуй на ее волосах, источавших фруктовый аромат. Он всегда любил этот запах. В покрытом капельками воды стекле, которое из-за темноты в саду сделалось непрозрачным, Франсуа увидел их отражение и некоторое время не мог отвести от него глаз.
— Тебе смертельно не хочется, чтобы он уезжал, ведь так?
Она подняла на него покрасневшие глаза.
— А тебе разве нет? — всхлипывая, спросила она.
— Не знаю… Правда не знаю.
12
Вассеры начали узнавать Людовика только через две недели после того, как он поселился у них.
Теперь этаж был полностью пригоден для жилья. Там поставили кровать, стоявшую в одной из комнат, комод и даже маленький телевизор с кухни, который они все равно никогда не включали. Людовику дали связку ключей — от пристройки и мастерской Матильды, где было сложено несколько громоздких инструментов.
В первые дни ничего не изменилось. Людовик присоединялся к ним за завтраком — Матильда специально заботилась, чтобы налить кофе в его любимую фарфоровую чашку, — а затем принимался за работу, в то же время, что и всегда. Почти весь день Людовик проводил в строительных магазинах: Франсуа давал ему чеки, один раз даже свою банковскую карточку, по которой невозможно взять кредит.
К четырем часам он заходил в кухню, чтобы выпить пива, за исключением того случая, когда Матильде удалось впихнуть в него чашку чая, которую он выпил, гримасничая. Часов в шесть или семь вечера он исчезал и возвращался только ночью, когда Вассеры уже спали.
Погода не становилась лучше. За исключением редких просветов, дождь продолжал выстукивать свое однообразное стаккато. Дом был хорошо утеплен и защищен от влаги, но, несмотря на это, сырость просачивалась повсюду. Холод был не очень сильным. Тем не менее они с Матильдой чувствовали себя продрогшими до костей, едва выходя за порог, где дождь буквально хлещет по ногам, промочив обувь. Невозможно было сделать и пары шагов по заполненному лужами саду, где повсюду валялись листья, сорванные ветром с деревьев.
Достаточно скоро Франсуа заметил, что работы продвигаются не слишком быстро. Каждый день Людовик говорил о настилке паркета в нижнем этаже или установке бара в летней кухне, но практически ничего не менялось. Он все время казался чем-то занят, но, зайдя в пристройку, Франсуа неизменно видел, что тот либо бездельничает, либо занимается какой-то ерундой.
Однажды в полдень, когда Матильда принесла его обычный сэндвич и бутылку пива, Людовик бросил на нее такой расстроенный взгляд, что это не осталось незамеченным.
— В чем дело, Людовик? Вам больше не нравятся мои сэндвичи? — насмешливо поинтересовалась она.
— О нет, мадам Вассер. Они восхитительны, вы сами это хорошо знаете. Просто…
Он прервался, ожидая, чтобы его побудили говорить дальше.
— Ну же, не ломайтесь!
— Дело в том, что… на этот раз мне бы так хотелось обедать с вами. Теперь мне немного печально оставаться здесь одному.
— Вам бы следовало сказать об этом раньше! Мы с Франсуа не решались это предложить, боялись докучать вам…
С тех пор Людовик завел привычку обедать с ними в кухне. Франсуа заметил, что Матильда более продуманно составляет обеденное меню и, чтобы доставить ему удовольствие, проводит