он. – Не припомню другой девицы с таким именем.
– Прошу меня простить, но мне известно, что была и другая, – возразил я. – Когда я в прошлый раз был в Венеции, ровно год назад, на Мерчерии жила некая Саломея, необычайная красавица.
– Саломея да Коста была очень хороша собой, – заметил рабби, – и жила с отцом на Мерчерии. После ее смерти он перебрался ближе к Риальто.
– Отец той Саломеи, о которой я упомянул, торговал восточными товарами, – уточнил я.
– Исаак да Коста торгует восточными товарами, – отозвался старик терпеливо. – Мы говорим, сын мой, об одних и тех же людях.
– Не может быть!
Он снова покачал головой.
– Но она жива! – воскликнул я, приходя в сильнейшее волнение. – Жива! Я видел ее. Я с ней говорил. Не далее как вчера вечером.
– Увы, – сказал он участливо, – это какое-то видение. Той, о ком вы толкуете, нет среди живых.
– Я видел ее не далее как вчера вечером, – повторил я.
– И где, вам кажется, вы ее видели?
– На Лидо.
– На Лидо?
– Она говорила со мной! Я слышал ее голос… слышал так же отчетливо, как слышу сейчас свой собственный.
Рабби задумчиво погладил бороду и посмотрел на меня.
– Так вам кажется, что вы слышали ее голос! – удивился он. – Странно, странно. Что же она сказала?
Я уже открыл рот, чтобы ответить, но осекся – внезапная догадка пронзила меня… я задрожал с головы до ног.
– Нет ли… нет ли у вас причин полагать, что она умерла христианкой? – запинаясь, проговорил я.
Старик обомлел, и краска сошла с его лица.
– Причин… у меня… какой странный вопрос, – пробормотал он. – Почему вы спрашиваете?
– Да или нет? – исступленно вскричал я. – Да или нет?
Он насупился, опустил глаза, помолчал в нерешительности.
– Допустим, – сказал он спустя секунду-другую, – допустим, я слышал что-то в этом роде. Может статься, в ее душу закралось тайное сомнение. Но она ни в коем случае не исповедовала христианство открыто.
«…Погребенная без христианской молитвы… по еврейскому обряду… на еврейском кладбище!» – повторил я про себя.
– Но я не могу взять в толк, как это могло дойти до вас, – продолжал тем временем рабби. – Об этом знали только ее отец и я.
– Сэр, – торжественно произнес я, – теперь мне известно, что Саломея да Коста мертва. Я трижды видел ее дух, посещавший то место, где…
Голос мой прервался, я не мог этого выговорить.
– В третий раз, – начал я снова, – вчера вечером, на закате дня. Нимало не усомнившись, что… что вижу ее во плоти, я заговорил с ней. Она мне ответила. Она… она сама сказала мне это.
Рабби закрыл лицо руками и некоторое время стоял, погруженный в раздумья.
– Молодой человек, – сказал он наконец, – рассказ ваш звучит странно, и то, что вы приводите в его подтверждение, не менее странно. Возможно, все так, как вы говорите; возможно, вы просто грезили наяву… не знаю.
Он не знал, но я… ах! я знал, слишком хорошо знал! Теперь я понял, почему Саломея явилась мне как видение неземной красоты… Понял это выражение немой мольбы в ее глазах… эту странную нездешность в ее голосе. Несчастная ее душа не могла найти упокоения среди праха соплеменников, «неприкаянная и непомазанная», «погребенная без христианской молитвы». А теперь… неужели все кончено? И больше я никогда ее не увижу?
Никогда, увы, никогда! Сколько месяцев я на закате бродил по Лидо, пока весна сменялась летом, а лето осенью; сколько раз я год за годом в одно и то же время возвращался в Венецию, пока оставался во мне хотя бы крошечный след безумной надежды; и сколько бы лет ни прошло с тех пор, сердце мое ни разу не дрогнуло, пульс не участился от любви к земной женщине… Но это всё подробности, в которые я не хочу здесь входить. Довольно того, что я неусыпно стерег и преданно ждал Саломею и что ее благословенный дух так и не явился мне более. Я жду и поныне, хотя увидеть ее не рассчитываю. Теперь я знаю, что встречусь с нею не здесь.
1867
Джозеф Шеридан Ле Фаню
1814–1873
Дух Мадам Краул
Нынче я уже старуха, а к тому дню, когда меня привезли в Эпплуэйл-Хаус, мне не сравнялось еще и четырнадцати. Моя тетка служила там экономкой, и в Лексхо прислали лошадь с коляской, чтобы отвезти меня и мой сундучок в Эпплуэйл.
Мне сделалось немножечко боязно еще по дороге в Лексхо, а стоило мне увидеть коляску и лошадь, как тут же захотелось обратно к маме, в Хейзелден. Когда я влезала в «возок» (так мы называли коляску), слезы у меня потекли ручьем, и старый Джон Малбери, который правил лошадью, купил мне в утешение – добрая душа – несколько яблок в «Золотом льве» и еще сказал, что в большом доме есть пирог с корицей, и чай, и свиные отбивные – все это стоит горячее у тетушки в комнате и ждет меня не дождется. Ночь была лунная, красивая; я ела яблоки и выглядывала в окошко возка.
Стыд и срам, когда джентльмены стращают маленькую глупышку, какой я тогда была. Иной раз мне сдается, что они надо мной смеялись. Их сидело двое в почтовой карете позади меня. И они давай меня расспрашивать (а ночь уже настала, и взошла луна), куда это я еду. Я и рассказала им, что собираюсь прислуживать госпоже Арабелле Краул в Эпплуэйл-Хаус, под Лексхо.
– А, ну тогда долго ты там не задержишься! – говорит один из них.
И я удивленно на него вылупилась, желая спросить: «Это еще почему?»; я ведь докладывала им, куда еду, с умным видом и задравши нос.
– Дело вот в чем… – продолжает джентльмен, – но только ты ни за что на свете никому об этом не говори, лишь поглядывай за ней да примечай, дело в том, что в нее вселился дьявол; она и сама больше чем наполовину дух. У тебя Библия есть?
– Да, сэр, – говорю. (Потому что матушка сунула мне в сундучок маленькую Библию, и я знала, что книга там; между прочим, она и сейчас у меня в шкафу, хотя буквы в ней чересчур маленькие для моих старых глаз.)
Когда я при словах «Да, сэр» на него взглянула, то он как будто бы подморгнул своему приятелю, но, может, мне и почудилось.
– Хорошо, – говорит джентльмен, – не забывай класть ее на ночь под подушку, и тогда старуха до тебя не доберется.
Какой тут на меня напал страх, вообразите сами! Мне хотелось многое у него выспросить про старую леди, но я слишком робела, а они с приятелем стали толковать про свое, и сошла я в Лексхо, как я уже рассказывала, не зная, что и думать. Когда мы въехали в темную аллею, душа у меня ушла в пятки. Деревья там росли густые-прегустые, большущие и почти