по дороге и лишь в 1832 г. поместили в Азиатский музей, откуда в 1936-м он был передан в Эрмитаж, где находится и сейчас. Надпись на камне гласит: «Когда после завоевания сартаульского народа Чингис-хан собрал нойонов всего монгольского улуса в местности Буха-Суджихай, Есунхэ выстрелил из лука на 335 саженей». Вот и всё, но эта надпись считается первым памятником монгольского письма (1224/1225), поэтому ни один большой ученый не прошел мимо нее. Для монголов Чингисов камень – святыня, многие приезжают поклониться ему. На протяжении двух с лишком веков эту надпись читали по-разному, было много споров. Мешала еще и трещина, появившаяся при перевозке. Вот про все это и должна была написать диплом Татка.
Два слова от автора. Камень около двух веков имел одну большую трещину. Не так давно ее замазали. Возможно, потому что появилась еще одна трещина, это видно по швам реставрации. Если во время хранения в Эрмитаже камень был разбит вторично и стыдливо «отреставрирован», это заставляет сомневаться в квалификации персонала самого известного в России музея. Впрочем, замазать трещину камня было не лучшей идеей специалистов музея вообще. Трещина – неотъемлемая часть истории камня и монгольского письма в целом. Уничтожить ее – все равно что приделать руки к Венере Милосской.
Раньше:
Теперь:
Вернемся к Татке. Прочитав Ванчикова, Шмидта, Банзарова, Клюкина, Рахевильца и прочих, занимавшихся расшифровкой надписи, а также кучу литературы по истории последних лет жизни Чингис-хана, Татка отправилась в Эрмитаж.
Поехать с ней на машине обещал Роман, но в последний момент он заявил, что подъезжать к служебному входу Эрмитажа очень сложно, останавливаться там нельзя, и лучше Татке обойтись городским транспортом. Татка обиделась. Мог бы высадить ее где-нибудь поближе. Всё лучше, чем в дождь переться троллейбусами. Поэтому, когда Татка искала нужный отдел, вручала там бумагу от университета, получала разрешение, она думала не о предстоящей радости встречи с камнем, а о том, что Рома – гад. Обмеряя маминым швейным сантиметром камень (в то время он еще не стоял под стеклом, как сейчас), она в который раз пришла к твердому решению расстаться с Романом. Измерять камень было не обязательно, он давно был описан сверху до низу, но Татка для диплома решила все сделать сама. Очень обижало Татку то, что Рома не носит часов, которые она ему подарила. Выбирала несколько дней, дорогущие, а он не носит. Наверное, боится вопросов своей Гулечки. Ну, милый друг, пришло время решать. Сколько можно? Татка тоже должна как-то о своей жизни подумать. Не так ли? Вон – сколько их, желающих, и не самых завалящих, между прочим, есть даже очень ничего.
Так. Что-то не сходится. Высота в многочисленных описаниях указана 1,47 м, а на мамином сантиметре получается 1,46. Пришлось Татке все же переключится с Ромы на камень. Разница в 1 см несущественна. Но главное, на тыльной стороне камня были какие-то бороздки, похожие на затертую надпись. Особенно хорошо видно, когда посмотришь чуть сбоку, и свет падает на бороздки с той же стороны. Что-то про надпись на тыльной стороне камня ни у кого ничего не написано. Со всех надписей на камнях ученые всегда снимали эстампажи, подумала она. Слово помнила, но как это делается, не знала.
Умный Бирюков рассказал, как снимать эстампажи, хотя знал об этом только теоретически. Берешь бумагу, прикладываешь к камню и карандашом заштриховываешь поверхность листа. Места, где есть буквы или просветы, остаются не закрашенными. По ним можно судить о надписи. Эстампаж – это первичный способ изучения надписей на камнях. Дальше следуют новые методологии, основанные на фотосъемке. Татка решила начать с дедовского способа – снятия эстампажа, а затем уже фотографировать. Притащила рулон миллиметровой бумаги, которую мама использовала для выкроек, много карандашей, папин фотоаппарат и приступила.
Благословенные времена! Можно было дипломнице в Эрмитаже работать с ценнейшим экспонатом. Можно было студентам читать манускрипты из рукописного фонда. Можно было сидеть среди шкафов с ксилографами и писать курсовую. Можно было снимать копии.
– Татьяна Петровна, можно я сделаю ксерокс с рукописи.
– Конечно, деточка, только аккуратнее.
Эх!
Вышла из Эрмитажа Татка «усталая, но довольная». Чулок она порвала, вся вымазалась в графите, руки черные. Но настроение отличное! У нее были огромный рулон эстампажей и целая пленка негативов. «Сейчас попробую расписать то, что сделала, – подумала она. – Надо еще раз посмотреть, упоминал ли кто-то надпись на тыльной стороне. Но я не могла пропустить. Вообще, не помню, чтобы это как-то звучало. Ммм!» У Татки чесались руки. Про Рому она за день не вспомнила ни разу.
Аккуратно, по науке, она составила схему расположения черточек. Было видно, что их сбивали, от этого и появились бороздки. Однако кое-где значки остались. Татка долго пыталась разобраться сама, что это такое. Квадратное письмо Пагба-ламы? Цифры? Руническое письмо тюрков? Какое-то индийское письмо? Но уж точно не иероглифы! Что может быть еще?!
– Это иврит! – сказал папа, увидев то, над чем билась дочь. – Я тебе говорю. Точно иврит!
– Какой иврит, папа? Это нашли в Забайкалье в начале XIX века. Какой иврит?
Вообще-то, папа был страшно образованный. Версию стоило проверить, и Татка пошла к Бирюкову. Тот учился на семитологии.
– Бирюков, посмотри, что это может быть.
Бирюков долго сопел, что-то шептал, калякал на бумаге каракули. Потом сказал:
– Надо взглянуть на твой камень.
– Бирюков, холера! Ты мне что, не доверяешь?! – завопила Татка.
– Не доверяю, – спокойно ответил тот.
Пришлось доставать пропуск в Эрмитаж и Бирюкову. Тот заново сделал несколько эстампажей. Принес специальные ластики, пасты. Тер, залеплял, дул, промокал. Татка злилась, но молчала. После всех процедур Бирюков, не попрощавшись, убежал. «Вот обормот!» – подумала Татка.
– Второзаконие. «Шма Исраэль, адонай элоэйну, адонай эхад». Что в переводе значит: «Слушай Израиль, господь – бог наш, господь един». Вот оставшиеся буквы от «Шма Исраэль». Вот кусок от «элоэйну», вот следующий – «адонай». Все пропуски соответствуют. А эти закорючки – дата. Ее надо читать наоборот. В общем, восемьсот какого-то года, весенний месяц. Дня разобрать не смог. Твой папа была прав. Иврит!
Все это страшно взволнованный Бирюков прокричал Татке утром у дверей факультета. Не сговариваясь, оба развернулись и быстро направились в ближайший пивбар – думать, что с этим делать. К часу они напились.
– Нет, без тебя я бы ничего не смогла. Давай вместе напишем.
– Тогда уж и папу притарань.
– Причем здесь папа?
– А причем здесь я?
– Холера, кончай юродствовать!
– Сама дура!
– Но ты прав, как вариант