твоих.
Рахим сложил руки на груди и согнулся в полупоклоне, а старик снова ушёл в юрту.
— У нас деньги есть! — возмутился Бурка. — Мы не попрошайки!
— А разве я вам милостыню подаю? — улыбнулся Рахим. — Раз Сакал сказал, что вы гости — я повинуюсь. Он тут хозяин. Садитесь на войлок, дорогие гости.
Он взял в руки лепёшку и стал шарить деревянной спицей в котле, выбирая кусок пожирнее.
Бурка с такой готовностью плюхнулся на мягкое, что я понял: несмотря на демонстрацию бодрости, он сильно устал от дороги и впечатлений.
А ведь нам ещё работать сегодня. Вот же незадача.
— Первая лепёшка по старшинству, — сказал Рахим, подмигнул мне и отдал «шаурму» волколаку.
Тот шутки не понял: вцепился зубами в мясо, словно неделю не ел.
Я принял еду степенно. Поблагодарил, вытер руки протянутым полотенцем. И Рахим заулыбался — он верно угадал, кто тут старший.
Больше посетителей не было, и повар подсел к нам, стал расспрашивать про дорогу, про опасности в пути.
Я с удовольствием рассказал, как мы добирались — тайны-то там никакой не было, а выговориться и привести мысли в порядок хотелось.
Пока мы разговаривали, Бурка наелся и уснул, свернувшись рядом со мной клубочком.
Сомлел малой. Мы ж полночи не спали. И целый день пешком шли. Эх, загонял я волка. Камай — то ли двужильный, то ли это я на него так влияю, а Бурке-то и отдых надо давать.
— Брат? — спросил Рахим, проследив мой взгляд.
— По судьбе, — признался я. — Оба без дома, без родных.
— А идёте куда?
— В ставку.
— Зря это вы придумали, — покачал головой Рахим.
Я развёл руками: мол, а что делать? Куда ещё подашься вот так — без родных, без друзей?
Я не очень-то и врал. И Камай остался один. А уж я…
У Бурки родные, может быть, и имелись, но явно не близко. Так что по сути — оба мы были очень одинокими путниками.
— От вас потребуют клятву, которая свяжет вас службой до самой смерти, — сказал Рахим. — Сначала смерть, а потом померкнет печать клятвы на твоём теле.
Я кивнул. Ичин предупреждал меня про клятву. Нам с Буркой придётся слинять до церемонии принесения присяги терию Вердену.
— Может, пойдёте с нами? — предложил Рахим. — Братишка твой — крепкий, да и подрастёт скоро. А тебе бы я уже и мелкую работу доверил. Да и горы вы знаете, не придётся брать проводника.
Я растерялся: предложение и в самом деле было заманчивое. Горы мы знали, да. Особенно Бурка. И путешествие за перевал, наверное, интересное.
Но… я ведь не за этим сюда пришёл.
Рахим посмотрел на меня пристально и уже даже рот открыл, собираясь уговаривать. Но тут подошла большая группа его соплеменников — таких же весёлых и бородатых. И повар поднялся, чтобы их накормить.
Нужно сказать, караванщики разительно отличались от местных именно оптимизмом, а не просто растительностью на лицах.
Им словно бы… было куда бежать из раздираемой войной страны. Интересно, куда они едут? Что там, за перевалом?
Мужчины уселись за трапезу, усадили с собой Рахима. Начали перешучиваться, травить малопонятные байки.
Я прилёг на войлок и стал вслушиваться в разговор. Вроде бы болтовня торговцев была ничего не значащей, но она потихоньку склоняла меня к мысли, что жизнь за перевалом приятней здешней.
Темнота сгустилась, стало прохладно. Рахим принёс кошму и укрыл нас с Буркой. Я пригрелся и задремал.
Проснулся от рёва дракона.
Рахим спал и сладко похрапывал. Он заснул, полусидя, откинувшись на толстую вышитую подушку.
Было темно, костёр едва теплился, но четверо бородачей продолжали сидеть у пустого котла. Теперь они пили вино и рассказывали друг другу сказки.
Я проснулся на истории о том, как один княжич ушёл в стеклянную гору, где проводил время в молитвах и обрёл там бессмертие.
Дослушал до конца, удивляясь странной морали — юноша обрёл бессмертие, но и сам стал стеклянным, как гора. И мог теперь только молиться целую вечность в своей горе. Если бы он вышел наружу — люди разбили бы его.
— И как это можно: сидеть в горе без гурий, вина и танцев? — сетовал один из торговцев, покачивая головой. — Наш мир — жестокий и скверный, но как нам жить без его радостей?
— А что, не манит тебя стеклянная гора? — смеялся другой. — Только молодая жена манит?
Я тихонько пошевелил Бурку и, прижав палец к губам, указал ему в темноту. Было самое время разбойничать.
Волк проснулся сразу, словно не спал. Он выскользнул из-под тёплой кошмы, принюхался и указал рукой вправо: туда.
Торговцы и не заметили, что мы с Буркой слиняли. Тот, что сетовал на жестокость мира, завёл другую историю. Его голос и бульканье разливаемого вина заглушили нашу возню.
Как только мы отошли от костра, я остановился, чтобы привыкнуть к темноте. Бурка удрал вперёд, потом вернулся и вжал меня в щёкотный войлок юрты.
Стражники протопали мимо, весело переговариваясь. Концы их копий светились мягким колдовским огнём.
Бурка, понимая, что мои глаза — не волчьи, крепко ухватил меня за руку, и мы двинулись вдоль ряда огромных юрт.
В ночи кто-то вздыхал, раздавался птичий клёкот. Эти юрты тоже принадлежали торговцам, а где-то рядом был загон для птиц-верблюдов.
Здесь мы не боялись, что нас кто-то окликнет, и «торговой» частью города прошли почти до условных казарм.
Бурка вёл меня уверенно. А тут остановился и сильно сжал мою руку. Я понял, что появилось непредвиденное препятствие. И тут же увидел его — колдун!
В сопровождении двух стражников с огоньками на копьях он обходил юрты.
В двух не нашёл ничего интересного — заглянул