я держу город.
Брат вышел.
Капитан умылся, оделся, обильно надушился и вышел на балкон. Затягиваясь папиросой, он глядел на маленькую ободранную церковь. За ее оградой заросло все бурьяном и царил покой. Черный мрамор памятника, поставленного его деду генералу, погибшему от рук революционеров-народников, приковал к себе внимание Цыценко.
Вдруг из-за угла ограды выскочила большая бричка, запряженная парой крупных гнедых коней. Капитан вздрогнул, узнав сидевшего рядом с кучером механика Коляева.
После завтрака он вызвал к себе прапорщика Кабашкина и предложил ему следовать за собой.
Цыценко вышел с прапорщиком из дома, и тихонько, украдкой, они вошли в большой пустынный сад с осыпающейся желтой листвой. По аллее старых тополей направились к отдельно стоявшему домику.
В домик они вошли бесцеремонно. Несмотря на бедность, в двух маленьких смежных комнатах было чисто и опрятно. Пахло только что испеченным хлебом, с которым возилась, накрывая его домотканым полотенцем, молодая женщина с засученными рукавами.
— Батюшки, барин пожаловали к нам! — проговорила она. — Сыночки, зовите дедушку! Скорей бегите за ним!
Двое белоголовых мальчуганов выскочили из другой комнаты, на минуту остановились, оглядели исподлобья офицеров и прошмыгнули в сенцы.
Не прошло и полминуты, как в комнату вошел с узелком в руках, видимо с гостинцами, привезенными из города, высокий старик лет шестидесяти.
— А-а! Владимир Александрович! — удивленно проговорил механик, окидывая офицеров быстрым взглядом живых, проницательных глаз. — Здравствуйте! — прибавил он, переступив через порог.
— Мы к вам по делу, — строго сказал Цыценко, не отвечая на приветствие старика.
— Так проходите сюда, в эту хату, — предложил старик. — Пожалуйста, вот стулья.
Офицеры не сели.
— Из Феодосии приехали? — спросил капитан, изучающе оглядывая старика.
— Да, на завод ездил. Я все по ремонту молотилок, — ответил тот, чувствуя, что капитан хочет о чем-то другом говорить с ним. — Вас что, ремонт беспокоит?
— Нет.
— А что же?
Цыценко, державшийся за спинку стула, отставил его и подался весь к старику.
— Я хочу знать: какую книгу вы читали мужикам? И где эта книга?
Старик повел плечами, наморщил лоб, пересеченный глубокой морщиной, что-то вспоминая.
— Читал книжку? — протянул он как бы про себя. — Мужикам… книжку…
— Я спрашиваю: читали книгу? И какую? — Цыценко повысил голос.
— Читал! — вспомнил механик. — Вот эту дурацкую книжку. Читал и смеялся над глупостью.
Он подошел к комоду, схватил брошюру и протянул ее капитану.
Капитан впился в нее глазами.
— Войданов… Брошюра Войданова…
— Кому нужны теперь эти бредни? Мужики смеются над ними, — проговорил старик.
— Стало быть, вам большевики нужны? — вмешался прапорщик Кабашкин.
— А вы чего тут? Вон отсюда, из моей хаты! — вдруг закричал старик вне себя. — Идите пьянствуйте!.. Да баб за юбки ловите… Вон! Вон!..
Цыценко обернулся к нему:
— Я не позволю вам кричать на офицера!
— Мне все равно! Цаца какая ваш офицер! Все вы мне не нужны… Вот вам бог, а вот порог…
Лицо Цыценко побагровело.
— У вас еще есть политическая литература?
— Ничего у меня нет! Я стар заниматься политикой… Можете обыскать. Я никогда никому не врал. Вы это знаете. А если забыли, спросите брата. Всё! Я иду к Александру Александровичу и заявляю ему: я больше не работаю у вас. Баста!
Кабашкин, стоявший у двери, крикнул:
— Таких надо расстреливать!
— Вот каков ваш офицер! Ха-ха! — засмеялся старик. — Вот, ждите от таких добра! Вона, хозяева пришли…
— Молчать! — топнув ногой, закричал Кабашкин.
Цыценко резко обернулся к нему:
— Господин прапорщик, я здесь хозяин! Сам разберусь! Цыценко поближе подошел к старику.
— Обижаться вам не следует, — сказал он с необычайной для него любезностью. Интонации его голоса внезапно смягчились. — Долг обязал меня зайти к вам. Я вижу теперь, что напрасно побеспокоил вас. Прошу извинить и не обижаться. Я рад, очень рад… — растерянно и поспешно закончил он.
— Обижаюсь, обижаюсь! — отмахнулся старик и притих. — Нехорошо так вламываться… Постыдились бы… постыдились…
— Это вы слишком, — спокойно произнес Цыценко. — Не надо сердиться. До свидания.
Офицеры вышли.
— Да, хитер, как старая лиса, — произнес Цыценко.
Прапорщик искоса взглянул на него.
— Вот что, господин прапорщик, — сказал Цыценко, немного подумав. — Пошлите солдат к нему, пусть возьмут и ведут в имение. Там, около скирды, остановитесь и подождите меня. Я поеду в город, захвачу старика с собой. Слышите?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
В Крым, в свои летние дворцы и особняки, съезжались бывшие царские государственные деятели и военные, помещики и фабриканты, чиновники. Но городу ползли тревожно-торжественные слухи о приезде в Керчь самого Пуришкевича. В летних дворцах, богатых особняках и виллах все оживилось и пришло в движение: там шумели, спорили и гадали о развивающихся событиях и будущей судьбе единой и неделимой России. Все чаще и громче произносилось имя Пуришкевича, который один будто бы и способен определить великую будущность матушки России.
Богатая знать города готовилась к торжественной встрече. Была избрана специальная комиссия из пяти человек, во главе ее поставили владельца табачной фабрики, вилл и дач — миллионера Петра Месаксуди.
Месаксуди был человек высокообразованный, в свое время учившийся за границей. Юность свою он провел в крупных европейских городах. Он был любимцем местной знати, и его имя было знакомо каждому горожанину.
О Месаксуди ходила по городу легенда как о человеке, преисполненном кротости, добродетели и божественного простодушия.
Жизнь его текла спокойно и привольно, пока не свершилась Октябрьская революция. Тогда он счел своевременным уехать, не послушав уговоров.
— Нет, не останусь, — сказал, прощаясь, Месаксуди, — не останусь, потому что большевики ужасные люди, они не поверят, что мой дедушка был простым водовозом и с копейки нажил миллионное состояние. Не поймут, что это ведь мог сделать каждый человек, имеющий желание и разум…
Когда немцы подавили советскую власть в Крыму, Месаксуди возвратился в Керчь и сказал своим служащим:
— Большевики повсюду разбиты, власть их кончилась, и возврата им больше не будет. Теперь мы с вами будем жить спокойно..
Встреча Пуришкевичу была устроена в большом доме, стоявшем на углу Воронцовской и Строгановской улиц, в так называемом английском клубе, в том самом здании, где недавно помещался Совет рабочих, крестьянских, солдатских и матросских депутатов.
Все в этом здании напоминало недавние дни. Сквозь побелку на стенах кое-где еще просвечивали лозунги, их можно было прочитать на русском, украинском, татарском, греческом, итальянском языках:
«Да здравствует революция!»
«Да здравствует беспощадная борьба с вековыми угнетателями!»
«Свобода трудовому пароду!»
Это здание было теперь занято германцами. Барон фон Гольдштейн, по просьбе генерала Гагарина, приказал своим офицерам очистить половину верхнего этажа, где помещался огромный зал.
…С шести часов вечера к зданию подъезжали