и тяжело опёрся на посох. Внимательно взглянул на князя, словно прикидывая — попросить позволения сесть, или пока не надо. И не стал просить.
Умный, гад!
— Весной Ганс несколько раз заходил ко мне в гости, по старой памяти. Расстраивался, что у тебя отношения с Европой совсем испортились. Говорил, что хочет уехать на родину, в Германию. Не убежать, нет! Про побег он не говорил. Сказал, что уволится и поедет. Я его отговаривал, как мог.
— Надо же, бля! Казначей — а какой нежный! За Европу он переживал! — князь Всеволод повернулся ко мне. — Видал, Немой?!
И снова впился взглядом в Хворобу.
— Ну, рассказывай дальше! Хотя, нет! Погоди!
Князь кивнул охранникам, стоявшим у двери.
— Писца приведите! Пусть всё запишет!
Один из охранников скрылся за дверью.
Бояре гудели, словно рой недоумевающих пчёл, у которых кто-то списдил весь мёд.
Хвороба по-прежнему стоял, опираясь на посох. Его бесцветные глаза смотрели только на князя.
Через несколько минут в зал вошёл писец в кожаном фартуке, заляпанном чернилами и рубахе с закатанными рукавами. Его длинные волосы были аккуратно подвязаны плетёной тесёмкой.
Писец ловко разложил складной столик. Поставил на него чернильницу, достал из берестяного футляра перья и лист плотной бумаги. Вопросительно посмотрел на князя.
— Записывай всё, что он скажет! — князь показал на Хворобу.
Писец приготовился писать.
— Давай, рассказывай! — кивнул князь Всеволод Хворобе.
— Про побег я узнал от боярина Сытина и князя Добрыни Ивановича, — Хвороба медленно поклонился мне. — Они ко мне домой пришли.
— Ну, помню, — хмуро подтвердил Всеволод. — А почему сразу не рассказал мне всё, что знал?
— Я испугался, — проскрипел Хвороба. — И решил уговорить их вернуться.
— Чего испугался? — спросил князь. — Того, что я обвиню тебя в сговоре с ними? Так я обвиню, не сомневайся!
— Нет.
Хвороба медленно покачал головой.
— Той же ночью ко мне в дом пришла твоя мать, княгиня Ксения. Она была огненная.
— Как это? — изумился Всеволод.
— Не знаю, — тихо ответил Хвороба. — Княгиня очень злилась на тебя, князь. Прости, но при других я не стану говорить подробно. Тебе наедине скажу всё.
— Скажешь, — хмуро кивнул князь.
Бля! Да этот Хвороба брешет, как сивый мерин! Он по уши завяз в побеге княжича, и теперь выкручивается изо всех сил!
Ладно, сучёнок! Послушаем, что ты ещё расскажешь!
— Когда княгиня ушла, я связался через зеркальце с Гансом. Уговаривал его вернуться. Просил дать мне поговорить с княжичем. Но Ганс отказался. Он проговорился, что даёт княжичу яд болотной осы. Знаешь, что это такое, князь?
Князь Всеволод, подняв брови, посмотрел на меня.
— Яд болотной осы делает человека послушным, — сказал Хвороба. — И медленно убивает его. Прикрываясь княжичем, Ганс хотел добраться до границы. Обещал там дать ему противоядие и отпустить.
— А противоядием от яда болотной осы является сок «сорочьего глаза», — прищурив глаза, сказал князь. — Мне Гиппократ Поликарпыч говорил. Всё сходится, Немой!
Князь возбуждённо подпрыгнул на троне.
Да ни хера не сходится! Дурят тебя, Сева, как последнего простофилю!
Бля! Хвороба хорошо подготовился. Сытина бы сюда! Хотя, неизвестно — расколол бы Сытин эту хитрую тварь, или нет.
По лбу Хворобы катились крупные капли пота. Он достал из кармана шубы платок, вытер лицо. Сухая рука старого боярина заметно дрожала.
Князь Всеволод всмотрелся в лицо Хворобы.
— Херово тебе что-то. Может, доктора позвать?
— Не надо, — мотнул головой Хвороба. — Старость это, князь.
Он горько усмехнулся.
— Сейчас всё пройдёт.
— Сядь, хер ли на ногах стоишь!
— Спасибо! — кивнул Хвороба и тяжело опустился на лавку.
— Дальше рассказывать можешь?
— Да. Сейчас.
Хвороба прикрыл глаза, некоторое время молчал. Потом заговорил:
— В последний раз Ганс говорил со мной из какого-то сарая. Он был совсем не в себе. Кричал, что деревня горит. Что он не хочет умирать один и убьёт княжича. Я уговаривал его, как мог. Потом связь прервалась.
Хвороба снова достал платок, поглядел на него и сунул обратно в карман. Выглядел боярин получше, чем пять минут назад.
— Ну, что дальше было? — поторопил его князь. — Почему в Мишку стрелял?
— А потом со мной связался ты и сказал, что княжич с тобой, и вы едете обратно в Старгород. Но я знал, что княжич может умереть по дороге. И отправил Аксюту вам навстречу.
— Бля, Хвороба! Почему ты просто не сказал мне, что Мишка отравлен? — заорал князь. — На кой хер было нужно в него стрелять?!
— А ты бы поверил мне, князь? — спросил Хвороба. — И дал бы сыну яд?
Князь Всеволод растерянно закрутил головой.
— Вот то-то и оно, — заключил Хвороба.
***
— Это что получается? — спросил князь. — Ты, вроде как, молодец? И Мишку спас? Рискнул и выиграл, так? И княжич твои слова подтвердит, когда в себя придёт?
Хвороба скромно молчал.
— А вот хер тебе! — повысил голос Всеволод. — Даже если не врёшь. Ты жизнью моего сына рисковал! А если бы твой Аксюта застрелил его?!
— Прости, князь! — хрипло сказал Хвороба. — По-другому не получалось. Моя вина.
Я заметил, как на мгновение его глаза торжествующе блеснули. Или показалось? Да хер там!
Не верил я Хворобе. Всем нутром не верил.
— Ничего! — распалялся Всеволод. — Я до всего докопаюсь! Сам следствие проведу. А ты пока под арестом побудешь.
— Я и сам хотел тебя об этом попросить, — согласился Хвороба. — Старый я уже. Сил нет, голова плохо работает. Мне бы в деревню, на свежий воздух. Отпусти меня в Лопухинку, князь! Я там буду ждать твоего суда и приговора.
— В Лопухинку? — удивился князь Всеволод.
— Ну да, — кивнул Хвороба. — Я ведь оттуда родом. Там у меня терем старый — отцовский ещё. Твой дед моего отца к себе на службу призвал.
Хвороба вздохнул, словно вспоминая что-то далёкое.
— Подышу родным воздухом перед смертью. Много ли мне осталось? Отпусти, князь! Можешь и стражу ко мне приставить. А как решишь — казнить меня, или наградить — так я и явлюсь в Старгород. Если жив буду.
— Немой! — повернулся ко мне Всеволод. — А ты ведь тоже в Лопухинку собирался? Оттуда этот