Ее глаза сузились. То, что я не вздрагиваю, вовсе не означает, что я слепая.
Сабина слишком хорошо знала, насколько болен ее мир. Это и стало причиной, почему она была настроена добраться до власти.
— Ты никогда не получишь мою клятву, чародейка.
— Я не остановлюсь, пока не получу ее.
— Ты собираешься держать меня прикованным все время? Я знаю, более чем хорошо, что из этой темницы невозможно сбежать.
— Безопасность не единственная причина, по которой я хочу оставить тебя связанным. Я хочу быть уверенной, что ты не сможешь выпустить пар, который мы накопим с тобой вместе, иначе это будет очень плохо, — когда она провела пальцем вниз по его груди, мышцы его тела сократились, — но мне приходит в голову, что если ты настолько непреклонен в отношении воспитания своего потомства здесь, значит, ты уже признаешь, что я являюсь твоей?
— Ты никогда не думала, что это означало бы для тебя? Если бы ты не прибегла к этому?
— Ты имеешь в виду, встретились ли мы при других обстоятельствах? Был бы ты симпатичен мне? Верен мне? — Ее голос звучал удивленно. — Если бы мне не было суждено захватить тебя в эту ночь, тогда бы я подумала о самореализации себя в качестве официантки в твоем любимом ресторане. Я была бы обаятельной, но не слишком удачливой Лорен, которая носит платья с цветочным узором и которой нужен всего один перерыв, чтобы уничтожить расу крыс, — или всего один мужчина, чтобы спасти ее, — она хихикнула, — я бы принесла тебе пирог и позволила бы заглянуть мне под юбку.
— Если бы я не знал тебя другой, то да, возможно, ты бы оказалась рядом с благородным мужчиной, который был бы симпатичен и верен тебе.
— Говорят, ложь никогда не покидает твой язык.
— В твоем голосе слышится недоверие.
— Потому что так и есть. Я никогда еще не встречала мужчину, который бы не использовал правду с выгодой для себя, преуменьшая и изменяя ее по своему желанию.
— Я этого не делаю.
— Тогда скажи мне, физически я — то, на что ты надеялся?
Он в молчании пробежал по ней глазами, затем произнес:
— Нравственно — нет. Я не ожидал быть обременённым одной из самых злобных женщин Ллора.
Сказанные раннее слова Оморта прозвучали в ее голове. Насколько, должно быть, демон разочарован…
— Одна из? Не номер один? — Она надулась. — Ну, всем нужно к чему-то стремиться. Интересно, я никогда не считала себя злобной. Только потому, что я как-то раз выкрала союзника?
Когда он нахмурился, она исправилась:
— Или убила кого-то, кто был готов помешать моей краже?
— Почему ты должна красть?
— А как еще я могу получить золото? Присоединившись к машинописному бюро?
— Возможно, ты могла бы обойтись и без этого.
— Невозможно. Ты должен иметь золото.
Золото — жизнь.
— Тебя ненавидят даже больше, чем это можно себе представить.
— Ты ненавидишь меня? — спросила она.
— Еще не знаю. Но, полагаю, это неизбежно.
Она мягко засмеялась:
— Ненавидеть меня все равно, что ненавидеть острый меч, который карает тебя. Он не виноват в том, для чего сделан.
— Меч может быть отлит повторно. Сделан снова.
— Только после того, как будет сломан. Вообрази, как болезнен огонь штамповочного пресса и как ужасно чувствовать сокрушительные удары во время первого создания. Зачем повторять всю эту боль?
— Чтобы на этот раз сделать его правильным.
Она решила закрыть эту тему.
— Сегодня вечером ты назвал меня tassia, когда я нежно ласкала тебя. Если это означает «порочная женщина», есть ли какой-нибудь мужской эквивалент?
— Ты не знаешь? Ты не умеешь говорить на языке демонов? — недоверчиво спросил он.
— Считается странным учить этот язык, и на нем запрещено говорить в замке. Так или иначе я знаю пять других языков. Пять — мой предел; реестр полон.
— Таким образом, ты не понимала меня, когда я проклинал тебя?
— Нисколько. Но ты достаточное количество раз назвал меня «злой» и «сукой» на английском, чтобы я могла догадаться.
Зазвонили колокола замка, раздаваясь в тишине.
— Они звонили в полночь, теперь в три? — Его голос был пропитан отвращением. — Почему в три? Это означает, что у вас есть злобный бог, которому надо идти кланяться? Жадный до крови жертвоприношений?
— У меня должна быть причина поклоняться? Как у тебя?
— Ты могла бы сделать хуже.
— Хочешь знать тайну, Ридстром? — спросила она. — Я поклоняюсь Иллюзии.
— Что это значит?
Она дотронулась до его лба, откидывая в сторону волосы:
— Иллюзия — скромная любовница Реального мира, которая приветствует его, когда он мрачен. Иллюзия — хитрость в дополнение к его мудрости веков, сладкое забвение его знаний. Щедрость в его нужде. Это то, что для меня свято.
— Ты рассматриваешь себя как Иллюзию?
Она подарила ему спокойную усмешку:
— Ты хочешь быть моей Реальностью?
Когда его зеленые глаза опустились на ее губы, она поинтересовалась:
— Ты думаешь о нашем поцелуе, демон? Надеюсь, что да, потому что я продолжаю думать об этом. Мне понравилось то, как ты целовал меня.
Складка между его бровями стала глубже.
— Почему ты пришла сюда сегодня вечером?
Чтобы прогнать отвращение, которое Оморт заставляет меня испытывать.
— Чтобы предупредить тебя. Я собираюсь снять перчатки для нашей следующей схватки. — Или, скорее, убрать их. — И я не выкажу милосердия в следующий раз, когда приду сюда.
Она не могла позволить себе это, так как каждый проходящий день уменьшал вероятность забеременеть.
Чародеи просто не были столь плодовитым видом, как другие в Ллоре.
Демон пристально изучал ее лицо, как будто пытался заглянуть под маску ее иллюзий.
— Сабина, я не верю, что ты столь плоха, как кажешься.
— Со мной все не так, как кажется. Все намного, намного хуже.
— Нет. Я не думаю, что ты хочешь сделать все это со мной и моими людьми.
— Что сделать? Посягнуть на власть? Захватить демона? — когда он не ответил, ее голос стал холодным. — Ты думаешь, что сможешь изменить меня, не так ли? Превратить в кого-то хорошего? Возможно, реабилитировать меня?
— При моих обстоятельствах я должен верить этому. Тебя можно заставить видеть вещи по-другому. Я могу учить тебя.
Когда она поднялась, комната, казалось, завертелась от ее ярости. Над ними в иллюзии неба сверкал каскад падающих звезд.
— Я казнила первого мужчину, который попытался обратить меня в добро, — в дверном проеме тюремной камеры она добавила: — Мне было двенадцать.