не приехал. Начальство не отпустило?
– Отец не сообщил. Я через полгода узнал.
– Вот пусть и катится куда подальше! – Драма наполнил рюмки. – Фауст, говоришь. Организация это. Не человек. Слухи только, ничего конкретного. Дальше ты сам. Связи имеешь, папа тоже. Зла не держу, но и любви не имею. Никакой машинки я у него не брал, он что-то напутал.
– Как можно напутать. Вы общаетесь?
– Общались несколько раз, по делу. Интересы не мои, поэтому без подробностей. Чай, кофе?
Ежов понял предложение как намек: пора и честь знать. Взял рюмку.
– Спасибо за откровенность! Я тебе тоже кое-что скажу. Мою вторую невесту тоже убили, как Багиру. Я ее любил, очень, и дела этого не оставлю! Маньяка найду, и кровь выдавлю. За это и выпьем.
– Поддерживаю. За то, чтоб ты его нашел!
Они чокнулись. Драма глянул в расширенные зрачки Ежова и содрогнулся, выпили.
– Кстати, о приметах! – Ежов поставил рюмку. – Разумеется, со следствием я пообщаюсь, но вдруг? В газетах приметы опубликованы. Он высокого роста, плотное сложение, на правой щеке шрам, темные волосы. Никого не напоминает? Глаза карие, усы носит.
– Напоминает! Только у тебя сложение не очень плотное. Шрам на подбородке есть, и рост средний, усы отрастить плевое дело. Свидетели близорукие, могли напутать. Значит, кофе? Сейчас сварю. – Драма помассировал ладонью живот, встал и пошел на кухню. Ежов тоже поднялся.
– Мне покрепче! – сообщил он, и пошел в туалет.
Драма сполоснул грязную кофеварку, наполнил водой, поставил на газ; в ожидании, пока закипит, подошел к окну, распахнул форточку. Холодный воздух коснулся разгоряченного лица. За окном валил снег, отдельные снежинки умудрялись со смехом ворваться в квартиру и в безумстве таяли на лету, не успевая достигнуть подоконника. Что наша жизнь? Те же снежинки. Черные фигурки на заснеженном тротуаре казались отсюда не до конца забитыми гвоздиками, они сновали, куда-то спешили, им надо было в магазин, наверно, они мечтали о детях, женах и деликатесах, как молекулы сталкивались и разбегались, а чем все кончится? Растают на подоконнике. Бессмысленное броуновское движение. Или не бессмысленное? Завороженный черно-белой картиной, он не заметил, как сзади приблизился Ежов, поэтому вздрогнул, когда тот возник рядом.
– Вот это номер!
Ежов смотрел на грязно-оранжевый «Москвич», одиноко прилепившийся к тротуару, на крыше и капоте образовался приличный слой снега. Сварливо зашипела кофеварка, разбрызгивая вскипевшую воду.
– Ты это о чем? – Драма отвлекся.
– Кажется, тут остановка запрещена, – Ежов продолжал наблюдать. – Это он меня подвез.
К машине, пересекая проезжую часть, направлялся инспектор ГАИ. Драма колдовал над плитой, остро запахло кофе.
– Тебе сколько сахара?
– Нисколько.
Драма налил кофе, понес в комнату. Ежов продолжал с интересом наблюдать, брови нахмурились. Инспектор постучал жезлом по стеклу «Москвича», наклонился к окошку водителя, выпрямился. Вдруг поднял голову и глянул вверх, обводя глазами окна, натолкнулся на встречный взгляд Ежова, и тут же опустил голову, отдал честь нарушителю, и отправился восвояси.
– Странно. – Ежов вернулся в комнату.
Драма словно протух, его тело безвольной массой растеклось по креслу, казалось, земные радости и заботы оставили его навсегда. Ежов молча за ним понаблюдал, включил и выключил свет. Глаза Драмы не реагировали, смотрели в одну точку. Ежов налил коньяка, сунул рюмку ему под нос.
– Что? А? – Драма очнулся, взглянул на брата. Тот стоял над ним с рюмкой в руке.
– Прими вот. Лекарство.
– Спасибо.
Ежов сел на место, соблюдалось молчание. Драма закурил, Ежов маленькими глотками пил кофе, за окном незаметно смеркалось. Наконец, Драма заговорил:
– Вот что я тебе, Сережа, скажу. В это дело я вмешиваться не буду. Не подумай только, что я кого-то или чего-то боюсь. Поверь на слово, в этой жизни нет ничего такого, что бы могло меня испугать. Сама смерть стала для меня понятием если не очень желанным, то вполне приемлемым. Я просто не хочу впутываться в драку, как не хотел бы вязнуть в болоте. Не моя это история! На свете существует только одна вещь, за которую не стыдно в грязи изваляться, даже напиться. Но просто так я в дерьме копаться желания не имею, сами разбирайтесь.
– И что это за вещь такая?
– Драматургия.
– Поясни. Не понял.
– И не надо. Достаточно того, что я сам понимаю. Когда-то был сутенером, каюсь, грешен. Много всего было, но у меня есть принципы, которые никогда не были нарушены.
– Звучит серьезно. – Ежов чуть иронизировал. – Например?
– Я не участвую в делах, которые мне неинтересны.
– Всего-то.
– Это много. Очень много! Я никогда не был и не буду, скажем, рабом, поскольку мне это попросту неинтересно. Не люблю, когда меня водят за нос. Я никогда не работал, и не буду работать ни за какие деньги, пусть очень большие, поэтому никогда не убью, не украду, не возжелаю жены ближнего своего. Ты понимаешь, о чем я?
– Прямо Иисус.
– Не иронизируй. Заповеди соответствуют моему чувству прекрасного, это заложено в каждом человеке, но мы этим пренебрегаем, потому и живем дурно, что ищем наживы. Мне противны те и другие, которые дураки и которые ими правят, и вешают лапшу про светлое будущее. Семьдесят лет дурят народ. А на самом деле? Одни наживаются, другие им служат. Честность стала убожеством, потому что честный раб хуже, чем просто раб, это убожество, инвалид души. Уж лучше быть жуликом. Понимаешь? Не ради денег, ради интереса! Тогда и жизнь в радость.
– Жизнь ради удовольствий? Старо. А как же справедливость?
– Закон и порядок, – Драма усмехнулся. – Удовольствие разным бывает. Стражи порядка получают удовольствие, избивая заключенных в камерах, и берут взятки, чтобы отмазать виновных. А я живу, не насилуя природу, никого не эксплуатирую и в государственный карман не лезу. Разве мало?
– Все равно за чей-то счет, иначе не бывает.
– Я живу за счет драматургии, за счет головы и вдохновения. Мне хватает.
– За счет гонораров?
– Можно сказать. Помнишь «Маленькие трагедии»? Пушкина. Дон Гуан соблазняет вдову на могиле им же убиенного супруга. Кощунство, парадокс? Он-то мне и нужен. Это же интересно! Соблазнителю плевать на вдову, его манит возможность осуществить невероятное. В этом энергия жизни. Ему важно не только наблюдать, но управлять грехом, процесс интересный. Его вдохновляет не тело, но соблазнение. Понятно?
– Это литература, не жизненно.
– Еще как жизненно! Просто не видим, пользоваться не умеем. А Пушкин гений, он это видел и понимал. Жить за гранью добра и зла, вот что интересно. Вчера, например, я заключил пари на крупную сумму. С одним мужем, что трахну его жену. Я в глаза ее не видел, но сегодня должен уложить в постель. Невероятно? Муж