минут в комнату заплыл большой поднос, уставленный бутылками и закуской.
– Товарищ, дремать не время! Сдвинь телефон, – Драма, присев с прямой спиной, водрузил поднос на столик. – Извини, горячего супа не предлагаю. Свобода холостяка чревата бутербродами и прочими неудобствами. – Он поставил гостю рюмку, высокий фужер, положил вилку. – Стол накрыт! Желаете музыку или девочек? Стриптиз с утра, пиши, день пропал, – усевшись в кресло, Драма остановился взглядом на трех разнокалиберных бутылках, выбрал коньяк, глаза увлажнились. – Может, все-таки виски? – не дожидаясь ответа, вытащил пробку, помедлил, вдыхая щекочущий ноздри аромат, потом дрожащей рукой наполнил рюмки. Ежов наблюдал за ним с явным пренебрежением. – Закуску сам выбирай, подносить не буду! Водочку пей, рябчиков жуй, день твой приходит последний, буржуй. – Драма осторожно, боясь расплескать коньяк, поднял рюмку. – Ну что, брат. За встречу? Спасибо, не забываешь. Раз в десять лет, это обязательно, как штык. Что сидим? Не поминки. Тамаду вызвать! Мужиков с гармошкой… Или в табор поедем? Повеселимся! Вприсядку походим, и стенка на стенку, вспомним молодость, масленица, чучело запалим! Бери рюмку. Чокаться не будем, уроню.
Ежов нехотя взял рюмку, пригубил. Драма выпил залпом, сморщившись, отломил кусочек хлеба, понюхал, прислушиваясь к организму, облегченно вздохнул, закусывать не стал.
– Да, Серега. Давно не виделись, – задушевно начал он.
– Соскучился, – Ежов иронизировал.
– А что. Мы с тобой не люди, фашисты какие-нибудь? Конечно, соскучился. Даже во сне видел! А проснулся, нет братика. Под кроватью искал, в кладовке. Весь день плакал. Чуть не удавился.
– Я по делу пришел.
– Потом, – отмахнулся Драма, поймал рукой коньячное горлышко. – Вот, уже лучше. Надо резкость навести, диафрагму поправить, а то я дальше стола не вижу и не соображаю, – тут он заметил полную рюмку Ежова, возмутился. – Это что, бунт на корабле? Свистать всех наверх. Ты почему не пьешь?
– Я выпил.
– Как бритвой отрезал. Кремень. Мужик, бригантина, маузер. Зашился, что ли? Бедняга. Учти! Пока бутылку не хлопнем, ты меня не расколешь, никаких дел. Или помогай на равных, или один халкать буду. Напьюсь как скотина. Что делать будешь? Завтра придешь.
– Алкаш.
– Ага, – весело согласился Драма. – Вы с пьянством боретесь, а кто сопротивляться будет? Товарищи, не на того напали. До коммунизма все равно не дожить, лучше умру героем, со стаканом в руке.
– Ты паясничаешь, а разговор серьезный.
– Это ЦК ваше паясничает, а я лечусь. Погубили страну, довели до ручки, а теперь удивляются, почему люди пьют.
– И почему.
– На вас работать не хотят. Партийные бонзы, паразиты народные.
– Для информации. Из партии я вышел.
– Да ну тебя! Циник, – Драма округлил глаза. – Бегут крысы с корабля? Значит, тонем. Откуда такие сведения? Ах, да! Ты же разведчик. Майора получил?
– Из органов я тоже уволился.
– Удар прямо в печень, – удивлению Драмы не было предела. – Порадовал, так порадовал! За что тебя, так жестоко? И папа не помог. Сочувствую отставникам.
– Сердце, инфаркт перенес. Не возражаешь, если я «Белую Лошадь» попробую?
– Только копыта не откинь, надо же. А на вид почти здоровый. Ты меня на пять лет старше! Пора готовиться, таблетки пить, по утрам бегать. И на что живешь, пенсия выручает?
Ежов взял прямоугольную бутылку, свернул пробку, понюхал. Плеснул себе в фужер.
– Пенсия, конечно, выручает. Плюс художник, хобби. Редко, но кое-что продается. Выставку готовлю. А ты чем занимаешься?
– А что я, как все, безработный, – Драма пожал плечами. – Сценарии для кино, пьесы для театра, пока мимо. Драматург, в общем. Выпьем, брат! За перемирие.
– И поговорим.
Они чокнулись и, наконец-то, выпили дружно, как и полагается.
– Только начнем разговор со свадьбы, – заявил Драма, поставив рюмку.
– С какой свадьбы, – Ежов нахмурился, на скулах заиграли желваки. – Я все забыл.
– Зато я не забыл. Если не дашь оправдаться, то говорить не о чем.
– Зачем оправдания? Ты был пьян, залез в постель. У отца неприятности…
– Не желаю знать! Или ты выслушаешь, или встретимся еще лет через десять, пятнадцать! Спасибо, что зашел.
– Хорошо, выслушаю, – Ежов поднялся, снял пиджак. – Есть плечики? С утра в Исполкоме был, одел старый костюм, под мышками жмет.
– В шифоньере есть плечики.
Ежов отворил шифоньер, повесил пиджак и тут заметил большую пишущую машинку, стоявшую внизу гардероба.
– Электрическая. Работает?
– Моторчик крякнул. Надо в ремонт отвезти, руки не доходят. Да я не пишу сейчас.
– Механические машинки надежней. – Ежов закрыл шифоньер, вернулся в кресло. – Отец сказал, что ты на его старой машинке работаешь.
– Чего-чего? – Драма искренне удивился. – Как-нибудь без Петра Тимофеевича обойдусь. Это тебе отец, а мне он никто, и звать никак. Вернемся к свадьбе!
– Вначале выпьем. – Ежов понял, что иначе Драму на разговор никак не вызвать, легче сыграть по его правилам. Они выпили, несколько минут сохранялось молчание. – Что молчишь! Расскажи, как ты моей невесте в постель забрался.
Драма закурил.
– Нет моей вины, – твердо сказал он. – Она сама.
– Так я и думал. Все?
– Нет, не все. После обеда я хотел выйти на улицу, покурить. Тут Галя нарисовалась. За руку меня взяла, говорит, срочный разговор. Откуда я знаю, что там у вас стряслось? Ничего худого даже в мыслях не было! Завела в спальню, дверь на ключ сама закрыла. Понять не могу, разыгрывает, что ли. Пьяные все. Думаешь, мне она нужна? Да этих баб девать некуда, буду я брату подлянку делать! Она меня к окну подвела и начала платье расстегивать, а глаза дурные. Сбежать хотел, чтоб не связываться, дуры они, а дверь закрыта и ключ у нее. Тут ты и постучал! Галя, открой, ты где? И что мне делать, а?! Можно было отмолчаться, ты бы ушел дальше искать, так она голос подала. Вот что на уме? Некогда нам! Крикнула. Некогда нам? Хотел ключ отобрать, она его в окно выкинула, я сам чуть не выпрыгнул. Ты в дверь барабанишь, а она меня обхватила руками и на кровать повалила. Да я в сапогах был, на улицу собирался. Вырываюсь, а сам боюсь ей больно сделать. Больше всего за постель испугался, что сапогами испачкаю. Ужас прямо.
– Вы под одеялом как голубки лежали, – лицо Ежова пошло пятнами. Может, от виски, но скорее от неприятных воспоминаний.
– Да мы в штаны от страха навалили. Она со своего края одеяло закинула, вцепилась, не вырваться! Еще ногу закинула, дура. Я трепыхался, пока ты дверь не выломал. Все, думаю, амба! И биться сердце перестало. Ты глянул, разбираться не стал, повернулся и уехал. Откуда мне было знать, какая кошка меж вами пробежала? Только я ни при чем. И ничего не было!
– Чего теперь. Как расскажешь,