Раздались голоса:
— Факт!
— Не забыли!
— Вот и ладно, что помните, — продолжал так же обстоятельно, без надрыва. — А председатель звенья создал да тут же развалил.
— Неправда, — подал голос председатель.
Но Алексей не обратил на реплику внимания.
— Снова, значит, Джамботу с ребятами землю корчевать? Корчевать надо, возражений ни у кого! Слышишь, председатель, ты прав, поэтому и люди молчат. Но зачем толкать на рекорд ребят, если общий урожай в колхозе ниже передовых, показателей? Ладно, надо, есть до кого всем нам тянуться. Пусть… А почему участок отбираешь? Инициативу в них губишь?
Голоса из зала опять поддержали:
— Верно!
Он еще постоял, чтобы сказать:
— Хрен тебя знает, председатель, что ты за человек. Вроде бы и казак, любишь наше дело, а получается…
Не договорив, Алексей отправился на свое место, и люди: расступились, дали пройти.
Поднялся председатель и нервно:
— Ты бы, Алексей, о ферме доложил. А с ребятами правда…
А что правда, люди так и не услышали, сами же не дали высказать, загалдели, кажется, теперь не утихомирятся.
— Слова прошу!
Это выкрикнул Джамбот.
— Ну, пошла гульба! — потер зябко руки Лука. — Сегодня не закуняешь[23].
Джамбот одним махом на сцену и к столу, ударил кулаком по нему так, что графин со стаканом подпрыгнули:
— Кончай комедию!
Председатель глазами захлопал.
— Не дури, — посоветовал.
Все в Анфисе сжалось, сама не поймет: одобрять сына или сожалеть, что так получилось, а тем временем Джамбот обратился к станичникам:
— Значит, пришел я к председателю, а он и говорит: «Дело есть к тебе неотложное, можно сказать великое. Так, мол, и так, отстали мы от других по рекордам, везде свои чемпионы, а в нашей же станице мы имеем одну серость, будто ни на что не способные люди в ней живут». Ну, понятное дело, и меня гордость взяла, обозлился я, спрашиваю: «Что требуется?» А ты подбери ребят и с ними возьми бросовую землю, гектаров с полсотни, и на ней кукурузу вырасти, но только такую, чтобы, — развел руками, — всем в республике на зависть… «Очень просил. И обещал тоже горы… «За колхозом не пропадет, сверхплановый урожай оплатим по совести, не ниже чем в других колхозах, а еще каждому «Жигули» выхлопочу». На машинах мы не настаивали, но раз обещал… Выхлопотал… — усмехнулся открыто, — одним словом, нашел я ребят, сами свидетели, станичники, и день, и ночь мы в поле. Когда нас в газете расхвалили и все такое, председатель гоголем ходил, подбадривал: «Давай-давай», а как только кукурузу отправили с поля в амбар, похолодел, не замечает, стороной обходит, будто чумы боится. Ребята на меня, конечно, наседают: «Ты Джамбот, звеньевой, ступай, узнай, чего это председатель». Я к нему, ясное дело, спрашиваю, как мне велели ребята-товарищи, а он глаза воротит, мимо меня глядит: «Замотала меня текучка, Самохвалов, но ты не беспокойся» и все такое, значит…
Повернулся к председателю и в упор ему:
— А ты думал как? В станице тебе — не в конторе сидеть… Ладно! А теперь наш участок кому-то передал, подарок сделал. Раньше ты убеждал нас: «У земли должен быть один хозяин». Выходило, врал? Нет, правду докладывал нам, а потом изменил ей, правде своей. Почему? Свояченице передал землю нашу.
Встал с места председатель:
— Что ты заладил: «Нашу, нашу!?» Земли в колхозе пять тысяч гектаров, на твоем участке свет что ли клином сошелся?
Положил Джамбот руки на бедра:
— Погоди! Земля в колхозе устала. И без удобрений она тощая, как снятое молоко, а наш — да, наш участок — сроду не засевался, камень брось — колос появится. Вот что!
Спрыгнув со сцены, уже в зале договорил:
— Стыдно мне за такое начальство!
Не смутился председатель, с нарочитой улыбкой в голосе:
— О том ли надо говорить сегодня? С чего ты начал, Самохвалов? С интересов сугубо личных. Не то ты говорил, не узнаю тебя, Джамбот.
В зале стало тихо: хотел высечь в людях сочувствие к себе, а вместо этого насторожил. Заерзал, ждет, кто же начнет, кто поведет станичников за собой. Уставился на Луку, и Анфиса подумала про себя: «Боится», оттого стало гадливо на душе, и все из-за него, из-за председателя.
Поднялась она, перехватила взгляд председателя, и показалось ей, будто он подмигнул, мол, поддержи меня.
— В земелюшке моя душа! — негромко, с раздумьем начала, она. — А от меня, значит, к сыну передалась любовь не любовь, а как бы… Срослась я с землей, корни намертво переплелись, что ли. Одним словом, от нее никому не оторвать Самохваловых, ажник земля и небо столкнутся! Ты вот попробуй брось в руку Анфисе Самохваловой зерно — колос вырастет и не какой-то там, а налитой. А почему? Да во мне кровь-то дедова! Крестьянская, чистая, ни с какой другой не перемешанная. Это верно, все вскормленное землей надежно… И еще что я; скажу… Наша порода людям известная, захватистые[24] мы. А ты, председатель, пустой колос, — вдруг сказала, — ни станичник ты, ни городской… Кого ты обманул? На чем засквалыжничал? Плевать нам, Самохваловым, на машину… Не в ней жизнь, а землю ты не смей отбирать.
Сделала движение, будто сесть на свое место хотела (председатель белее белого утер лицо платком), потом резко развернулась на костылях и на сцену:
— По-барски будешь с нами — не потерпим. А станица: что? Стояла без тебя и будет стоять!
Услышала голос в зале:
— Во заскипидарили Анфису!
Аж встряхнуло всего председателя, вскочив, крикнул:
— Хватит! Ты что хулиганишь?
Рванулся к нему на сцену Джамбот, да хорошо, Лука вырос на его пути, удержал.
— Погоди, не петушись… — урезонила Анфиса. — Ишь, затомошился![25] Где ты был, когда ребята на кукурузе в дождь и в зной? Каждый раз ты прикрываешься государством. Наше государство так не поступает. Это ты перед кем-то выламываешься. За государство мы, — повернулась к залу Анфиса, указала рукой на станичников, — в ответе. Вот так! Мы!
Она качнулась на костылях, и у сына вырвалось:
— Мать!
Вмиг взлетел на сцену, но Анфиса отстранила его, и люди увидели, как бледнело ее лицо.
— А ты не лезь поперек батьки в пекло, ступай-ка туда, где стоял.
И сын послушно пошел к ребятам, но голос председателя удержал его.
— Не беги. Имей мужество, Джамбот Самохвалов, до конца выстоять перед народом. Рубите с матерью, коль замахнулись.
— А мы не лозу рассекаем шашкой, а к порядку призвать собрались здесь. Ясно? Обида у меня большая на тебя, вот что, за пацана считаешь меня. Поиграться появилось у тебя желание, да?
Он широким шагом назад на сцену, встал рядом с матерью, а она шагнула вперед, заслонила его собой.
— Ну, вот он я!
— А ты не петушись, крылышки еще слабые.
— Как знать… — ответил председателю Джамбот.
Анфиса всем телом подалась к столу президиума, произнесла со значением:
— Ты не смей с ним так-то! А еще запомни: Анфисия Ивановна и Джамбот Самохваловы в защите не нуждаются и крылья у них орлиные. И обиды не прощают, рады бы, да не умеют.
Сын сложил руки на груди.
— Врать-то было зачем? — обратилась она к председателю. — Или они тебе Ваньки-встаньки? Джамбот давно уже не вьюноша.
Председатель поднялся было, да парторг усадил.
— Ты бы по-человечески, так, мол, и так, промахнулся, ребята, — продолжала требовательно Анфиса. — Да не в машине вся наша жизнь-то, не в ней одной, а в совести! И не в участке одном наша жизнь. А ты бы по-нашему, просто, взял бы и сказал слово доброе, откровенное, и ребята горы свернут.
Сошла она в зал, а прежде спрыгнул сын, подал руку, да только она не оперлась: сама.
— Видели! — крикнул вслед председатель. — Работай с ними! Да так работать, как Самохвалов и его звено, должен каждый, для всех нормой чтобы было в колхозе, тогда и богатство наше утроится. А то есть такие, что работают спустя рукава весь год, а чуть поднажали и орут: «Герой я, плати!» У таких, как Самохвалов, на первом плане стоит личное. Сделают шаг — плати, с ножом к горлу пристают… Прав я, товарищи?