— Станичники у моего дома жевали время, собирались Луку к Фатиме командировать, а вот чтобы митинговали… не слышала про такое.
Взгляни она парторгу в глаза, увидела бы, как они заулыбались.
— Да еще о водопроливе[19] гуторили, правление, мол, обещало весной пустить его… Бабы гонют станичников к колодцам по воду, а те сердятся законно. А ругать никого не ругали, это и говорить не надо. Не было — и все! А тут, как на грех, катит к дому моему председатель. Подъехал, значит, ни тебе здравствуй, ни тебе прощай, из машины команду подал, чтобы с утра на амбар отправлялись. Так… Обидел, видать, станичников отношением своим, они и потянулись гуськом. А чтобы ему возразили?.. Не было. Плохого слова не произнес никто.
Склонил парторг голову на бок, и Анфисе было непонятно: то ли поверил, то ли нет. В эту минуту больше всего не желала, чтобы он допытывался еще чего-то, оттого поспешила упредить его:
— И Лука не донимал…
— И твой не спорил с ним?
Ах вот ты о чем! Так и есть, доложил, успел председатель, ну, а кто же еще.
— И не думал! Спросил только насчет машины, собирается выхлопотать, как договорились, или опять один обман? Председатель в ответ плечами повел и укатил в неизвестном направлении, а Самохвалов, значит, двинул в контору. А что? Или спросить уже нельзя, запрет?
Отставил парторг назад руки, уперся в верстак.
— Тебе, товарищ Луриев, лучше знать Самохваловых, какой они есть народ. Джамбот в активистах, считай, с детства, в армии честно отслужил. Опять же матери родной два раза присылали благодарность командиры. На кукурузу людей повел, не отказался… Трудовой человек, это говорить не надо.
Парторг спрыгнул с верстака, сбил с пальто крупные стружки.
— Чего ты оправдываешь сына? Нигде он не провинился.
Сказал и вышел на улицу.
Анфиса скорей на костыли, за ним, окликнула.
— Погоди… Ты чего приходил?
Вернулся к ней парторг, сказал:
— Человек ты, Анфисия Ивановна, хороший во всех смыслах.
Закинув руки за спину, пошел, удаляясь широким шагом. Она утерла лоб: вот тебе раз! Начал за здравие, а кончил за упокой.
Анфиса ждала у калитки кого-нибудь из соседей, чтобы вместе идти на поминки; в конце станицы жил шорник, так у него не стало бабы: не болела, не жаловалась, а померла… Сыновья носились по Северу, изредка напоминали о себе письмами. Может, от тоски и померла. Зверь и тот гибнет, если тоскует.
Вышел из своего двора на улицу Лука, завидев соседку, поинтересовался:
— Пойдешь помянуть покойницу?
— А то, — ответила она. — И нам когда-нибудь туда…
Сошлись у ее калитки, помолчали. Невдалеке по льду мальчишки гоняли в хоккей.
Первом обратили внимание на крытую грузовую машину они, а уж затем Лука.
— Не к тебе ли?
Действительно, машина сошла с дороги и медленно, вроде кралась, двигалась по глубокому снегу к ее дому. Анфиса в душе соглашалась с Лукой и все же недовольным тоном произнесла:
— Обязательно к нам?
Лука сплюнул под ноги:
— Санька в городе?
— Ну?
— Она и катит, а мои все на месте.
В самом деле из кабины высунулась по самый пояс Санька, замахала рукой: не понять — или звала кого, или о себе заявляла, мол, вот и я.
Перед домом грузовик неуклюже развернулся и пошел задом на низкий штакетник.
— Никак мебель привезла? — предположил Лука.
Станичники тем временем появились; бабы прибежали, словно наконец-то дождались сигнала, и мальчишки тут как тут.
Выбралась Санька из кабины, с высоты подножки обвела людей радостным взглядом, отвесила им с высоты общий поклон. Раскраснелась, глаза горят. Такой ее Анфиса видела впервые, хотела даже укрыться за чужими спинами. И чего она сразу не пошла на поминки, ждала себе поводыря? Дождалась Саньку. Вот уже она и кричит:
— Мебель!
Но Анфиса пропустила мимо ушей ее слова, не сдвинулась с места, решила про себя: не будет отвечать Саньке на людях. Только подумала «скрыла от меня».
И люди молча наблюдали за ними.
Соскочил водитель с подножки, руки в бока и к Саньке:
— Живо у меня!
Но она и глазом не повела в его сторону. Водитель распахнул широкие двери контейнера, и все увидели внутри громоздкие ящики.
— Видали? Ческая! — объявила Санька.
И тут же водитель поправил ее:
— Чешская, дура!
Реплика нисколько не смутила Саньку:
— Полторы отвалила, как одну копеечку.
Ну хоть бы кто сказал слово. И стало невыносимо Анфисе за сноху, урезонила ее:
— Расхвасталась и перед кем?
— А ты что стоишь? Открывай ворота.
Глядит на нее Анфиса и думает: «Да у каждого хватит не то что на мебель, а на машину, только скажи, где продают». Чуть было она не сняла с головы платок, да в ноги не поклонилась всем: «Извините за Саньку».
— Станичники, помогите, — ласково попросила сноха.
Никто не откликнулся: кто курил, кто что, а бабы на удивление дружно поджали губы.
— Радость пришла в дом, а вы? — Санькин голос дрогнул.
Не выдержала соседка Мария, разомкнула губы:
— Твоя радость — не наша. Ишь, хвост задрала!
Крутнулась и ушла. Бабы, как по команде, по домам, и мальчишки стайкой сорвались.
— Чего стоишь? — озверело крикнула Санька на свекровь. — Беги. Ступай. Ищи людей или на чужом… в рай собралась?
Перед Санькой вырос водитель:
— Да ты, кажется, того… — покрутил пальцем у виска.
И не задумываясь ему ответила Санька, не пожелала оставаться в долгу:
— А ты не гавкай!
— Чего, чего? — притворно удивился тот.
— Ты с кем заигрывал в машине, сучья твоя морда?
— Известное дело… — протянул растерянно водитель.
Обошел он вокруг машины, уперся плечом в радиатор.
Анфиса приблизилась к снохе и — по губам, так что Санька осталась с раскрытым ртом, а придя в себя, провела рукой по лицу, нервно засмеялась.
— О, сработала!
Повеселевший Лука обратился к людям:
— Поможем, станичники, Анфисе Ивановне.
И первый шагнул к машине.. Кто помоложе, взобрался наверх, и водитель не остался в стороне. Всем миром сгрузили ящики во двор.
— Сейчас я, куда же вы засандалили? — Санька полезла в карман. — Магарыч-то.
Но станичники ушли.
— Ты давай рассчитайся со мной!
Но Санька не отреагировала, деловито пересчитала ящики, убедилась, что все налицо, а уже тогда вручила деньги водителю.
Тот, не глядя, сунул их в карман и скорей в кабину.
У Саньки волосы выбились из-под пуховки, пальто нараспашку.
— Маманя, покараульте, пожалуйста, я сейчас, — как ни в чем не бывало попросила она свекровь и нетерпеливым шагом унеслась в сторону магазина.
Недолго она торчала там. Взвизгнул тормозами грузовик, из кабины вылез сын. Анфиса обрадовалась ему. Идут: Санька что-то рассказывает, руками машет, а он смеется, значит, не пожаловалась на нее. А и пусть, будет знать в другой раз.
И хотя Анфиса успокаивала себя насчет того, что Санька сама напросилась, а на сердце все же у нее тяжесть. За что она иногда к Саньке, как не к родной? Все потому, что нет в доме внучат? А может, и не ее вина.
— Взлапать вздумал! Да я бы его, гада, вместе с машиной кверху тормашками. А мебель?
В ответ Джамбот хохочет:
— Вот дурень, с кем связался.
— А если бы осилил?
— Тебя? Да никогда!
Подошли к калитке.
— А в самом деле, — запоздало спохватился Джамбот. — Не смей в другой раз лезть в кабину.
Двинул он ногой по ящику, и Санька всплеснула руками, кажется, лишилась дара речи.
— Во, маманя, сокровище какое! — показывает он Анфисе сверток. — «Сельхозтехнику» перевернул, а отыскал шестеренку.
Санька постояла, обиженно надув губы, прошла между ящиками, пересчитывая вслух.
— Тринадцать.
Джамбот услышал и ей с улыбкой в голосе:
— Это плохо.
Анфиса думала, что Санька после случившегося и не взглянет на нее, но та и виду не подала, все такая же: