знает. Но тогда была весна, пригревало солнце, и по Детскосельскому бульвару неслись ручейки и ручьи – таких нет в городе, потому что город плоский, как блин, а Пушкин – нет. Корабликом могло быть что угодно – щепки, спичечные коробки, палочки и веточки, а ручьи текли чуть не от самой железной дороги и до Ленинградского шоссе. Платформы 21 километр тогда еще не было, машин тоже не было, было солнце, снег, ручьи, и вопрос – чей кораблик приплывет первым, и почему он так долго не выплывает из снежного туннеля. А сегодня я видела лужу, в которой сверху была вода, а снизу лед, и вспомнила, как круто было ходить по таким лужам, проламывать лед – даже не знаю, в резиновых ли сапогах? – и вот лужа оказывается глубже сапога, ледяная вода перехлестывает через край, струей льется в сапог, ты приходишь домой с мокрыми ногами (и не только ногами), поднимаешься наверх на четвертый этаж, а там уже горячие пирожки с капустой и чай.
Когда Катюлика выписали из больницы, она пыталась вспоминать. «У меня в голове все есть, – говорила Катюлик, – и Нева, и корабль, и Кировский проспект, и мост Свободы. Люди за водой ходили на Неву. За мостом была керосиновая лавка. Там мы покупали керосин. За мостом жили люди, которые украли то, что папа рисовал». – «Картины?» – «Да, картины». Сегодня я искала в записной книжке Катюлика телефон ее подруги, у которой вчера был день рождения. Катюлик нашла запись, захотела позвонить и поздравить. Тогда, давно, подруга жила на соседней улице – Малой Подъяческой. Сейчас подруга в Москве, и Катюлик пригласила ее в гости. «Можно она приедет?» – «Конечно, можно», – ответила я и подумала – как приедет и вряд ли приедет, но вслух ничего не сказала. В записной книжке было написано: «В 41 году папа ушел на фронт, а мама работала на заводе «Светлана» и рыла окопы. Потом мы уехали в эвакуацию в Мучкап».
Катюлик отказывается есть щи, потому что они «не такие». Ну вот не нравятся – и все. Я перемолола щи блендером и сказала, что это суп-пюре. «Совсем другое дело!» – ответила Катюлик и съела целую тарелку.
Когда мне будет 90 лет, у меня тоже все будет в голове. Щи из блендера, Пушкин, солнце, ручейки и полные сапоги воды с запахом лимонника.
***
Катюлик – кошке:
– Энджи, через десять минут мы будем есть. Миленькая, подожди.
***
Я решила предпринять очередную попытку помедитировать. Думаю: вдруг мне станет легче жить?
Скачала приложение – если я не могу медитировать так, вдруг приложение поможет? Приложение обещало научить "жить более осознанно с помощью множества различных упражнений для медитаций, которые будут приходить на твой смартфон. Медитация поможет тебе достигнуть более высокого состояния осознанности и пребывать в постоянном контакте с настоящим моментом".
Пару раз я им воспользовалась. Моей медитации хватало меньше, чем на минуту, потому что звонил телефон. Или ещё что-нибудь.
Теперь злосчастное приложение тренькает несколько раз в день и помогает мне достигнуть более высокого состояния осознанности и понимания – каждый раз в настоящий момент! – того, какая я идиотка.
***
Звонит мамочка. Сообщает, что купила говорящий тонометр (который я ей обещала купить уже несколько лет) и сидит около фонтана на Финбане. Неожиданно ойкает. Я спрашиваю, что случилось.
– Меня укусил пакет, – отвечает мама.
– Что?! – воплю я.
– Пакет. Укусил.
Я продолжаю орать, что мало мне Катюлика с ее непонятными сентенциями и смешанными степенями родства, как мою родную мать кусает пакет.
– Нет времени объяснять, – говорит мама и вешает трубку.
Какая осознанность? Кто ее видел?
Графинчики.
– Я давно уже не вижу твоего лица, – говорит мама. – Я не вижу твоего лица.
А ты уверена, мама, что ты хочешь его видеть? Мое лицо совсем не то, каким оно было, когда ты его еще видела. Я не могу сказать, что оно стало хуже, но оно другое, совсем другое. Это лицо человека… нет, лицо женщины – не будем забывать о гендерной идентификации и самоидентификации, – которая уже много знает и многое видела. Я видела морщины на своем лице – и на твоем лице, мама, я вижу морщины на лице у Катюлика, которая говорит, что кожа ее стала совсем не такая, а я спрашиваю ее – а что, ты хочешь молодую и упругую? – Да, – не сомневаясь, отвечает Катюлик, а я говорю, что такой нет даже у меня. Это лицо женщины, которая различает похмелье по запаху в утренней маршрутке, и знает, сколько дней не мылся тот человек на соседнем сиденье, лицо женщины, которая бесконечно думает о смерти, разложении, увядании, угасании, и знает об этом почти все – и недалек тот день, когда я узнаю о ней все, и я видела ее – не свою, правда, пока не свою, и она не вызвала во мне никаких чувств. Как миллион лет назад я видела сердце – настоящее, живое, бьющееся сердце, на самом деле кусок мяса, ничуть не хуже говяжьего, а все остальное – культурные наслоения и прочая ерунда. Кусок мяса сокращался, сжимался, разжимался, перегонял кровь, точно так же, как он делает это у коровы и у всех остальных. Мозги – серая кашица, звук сверла, делающего дырочки в черепе, чтобы можно было открыть, поковырять, откачать кровь, которая там на что-то давит – серое вещество, не более того, как на картинках; кусочки костей, разлетающиеся в стороны. Как после разделки курицы. Рутинная работа, кровь, мозги и смерть на операционном столе. Ничего такого, мама, ничего особенного – плоть, кровь, смерть. Я думаю о ней постоянно, она стоит за моим левым плечом и смотрит на меня, я свыклась с ней и не обращаю на нее внимания. Подумаешь – смерть. Пока еще не для тебя, Стрелок. Но она есть, она рядом. И что я могу противопоставить ей, мама? Любовь? То, что я пока еще вижу твое лицо?
Катюлик поет: «Графинчики зеленые упали со стола, упали и разбилися, разбились навсегда».
Любовь?
***
Катюлик смотрит старые фотографии.
– А это кто? Это ты?
– Нет, это не я. Это мой бывший муж.
– Какой бывший муж?
– Темин папа.
– Нет, это ты.
– Пожалуй, я принесу тебе очки.
Катюлик в очках.
– А это кто? Это ты?
– Нет. Это мой бывший муж.
– А этот ребенок? Ты?
– Нет. Это Лариса.
– А я думала, ты.
– Я в это время ещё не родилась.
– А почему это не ты?
– Потому что это Лариса. И я ещё не родилась.
– А это ты?
"Это мои ноги, это моей жены, а это чьи?" (с)
***
Выходной день.
Катюлик звонит Юре. Юра младше Катюлика, но намного хуже соображает.
– Кира! – истошно кричит Катюлик из комнаты.
– Что? – не менее истошно кричу я.
– Какой сегодня день?
– Вторник!
– Юра! – кричит Катюлик в трубку. – Сегодня вторник!
В это время